Читать книгу - "Постчеловек: глоссарий - Рози Брайдотти"

искусства BAK, basis voor actuele kunst, в Утрехте как часть годичного исследования понятия «выживание» в рамках долгосрочной серии «Словари будущего» (2014–2016). Серия выясняла способность искусства предложить пространство для разработки разнообразных маршрутных планов представления другого будущего.

См. также: Антропоцен; Капиталоцен и хтулуцен; Зона отчуждения; Устойчивость; «Обсерватория антропоцена»; Вымирание.

Алиса Крайшер и Андреас Зикманн

(Перевод Ольги Дубицкой)

Вымирание

Вымирание – одновременно и самое человеческое, и самое бесчеловечное (inhuman) из понятий. Сама возможность такой противоречивой тенденции служит отличительной чертой нашего самого хрупкого и самого прочного настоящего. XXI век одновременно отмечен чувством надвигающегося вымирания человечества (как буквального – прекращения существования биологического вида, так и фигурального – учитывая все то человеческое, что уничтожается в результате техногенной, экологической или политической катастрофы); и в то же время человечество объявило себя геологической силой, обладающей могуществом и волей признать и повернуть вспять те изменения, которые оно осуществило по отношению к Земле как к живой системе. Далее в статье я дам три определения концепта вымирания, которые неразрывно связаны с проблемой человеческого.

Во-первых, и это наиболее очевидно, – вымирание, заявляющее о себе сегодня, будет шестым великим массовым вымиранием. Люди одновременно сталкиваются как с угрозой самого события массового вымирания, так и с тем, что они сами вносят вклад в ускорение этого процесса и поступали так с самых первых дней человеческой миграции (Diamond, 1989). Складывается впечатление, что нынешняя эпоха интенсивных антропогенных изменений климата вместе с объявлением эры антропоцена сделала возможным порядковый сдвиг, который в конечном счете и привел к таким результатам. Возможно, вымирание – такая же часть жизни, как рост, угасание, мутация и буйное разрастание, но столь же вероятно, что вымирание может достичь той стадии и скорости, что порождают новое соотношение между жизнью и умиранием. Масштабы «массового вымирания» в разы превосходят «фоновые показатели» подъемов и спадов созидания и разрушения жизни, но тем не менее существуют различные способы определения порога, отделяющего вымирание как часть жизненной динамики от массовой утраты видов и биоразнообразия (Wang, 2003).

Вымирание столь же естественно и неизбежно, как и возникновение, но, возможно, именно тогда, когда вымирание наблюдается внутри «какой-либо» жизни, этот аспект существования открывает новые пути постановки вопроса о границах мышления и о том, что означает оплакивать или, наоборот, сохранять форму жизни. Возникнув в результате предыдущих массовых вымираний, люди являются одновременной частью подъемов и спадов жизни и не-жизни на Земле, и вместе с тем именно они – первые существа, которые наблюдают, оплакивают и говорят о вымирании как об очевидном событии. Элизабет Колберт приводит замечательную генеалогию смысла и условий вымирания, описывая появление концепта «исчезновения видов» (еще до дарвиновской теории эволюции), а затем и растущее осознание их «уязвимости» – от почтовых голубей до панамских золотых лягушек (Kolbert, 2014). Но этот «простой» и первичный смысл вымирания тем не менее уже скрывает в себе политические конфликты и противоречивые тенденции. Говорить, что люди – вид, который первым наблюдает исчезновение видов, будучи одной из причин этого исчезновения, означает определить человечество как один из видов и прибегнуть к видовому мышлению. Но кто эти свидетельствующие и обладающие видовым сознанием люди? Беглый взгляд на то, что получило известность в качестве «постапокалиптической культуры» – от «Дороги» Кормака Маккарти (2009) в литературе и «Безумного Макса» в кино до расцвета в любом аспекте культурного производства, включая телевидение, музыку и компьютерные игры, – свидетельствует о том, что опыт вымирания требует определенного аффективного отношения к миру. Размышления Колберт – образец мягкого и культурно-уважительного отношения. В ее книге совершенно отсутствует нарциссическая паника, обычно свойственная большинству нарративов о «конце света», где рассказывается о конце «мира богатых», когда «человек» вынужден столкнуться со своей уязвимостью и спасти мир («Война миров Z» (2013), «День, когда Земля остановилась» (2008), «Послезавтра» (2004)) или же, как это происходит в последние годы, конец мира и человечества представляется в виде некоего «раздвоения вида», когда немногие люди командуют и растрачивают последние оставшиеся ресурсы, порабощая большинство, находящееся на грани вымирания (Lane-McKinley, 2015). Однако, даже если в предложенной Колберт утонченной генеалогии текущего опыта вымирания определенный тип чрезмерно потребляющего, подверженного риску, глобально-хищнического позднечеловеческого существования и не превращается в фетиш, она все равно пишет ее, опираясь на чувство межвидовых границ.

Если до начала модерной эпохи бытовали апокалиптические повествования – с повседневным существованием, которое представляло собой опыт постоянной незащищенности, уязвимости и непредвиденности, – то и домодерное понимание апокалипсиса было также дочеловеческим. Чувство, что человек живет в последние времена, что все может исчезнуть, что наводнение или мор могут уничтожить «всё», сильно отличалось от ощущения существования определенного вида жизни – жизни мыслящего человека, жизни разумной, – которая однажды может прекратиться. Вымирание – в противоположность ощущению, что все может закончиться, – опирается на новый смысл жизни, принимающей форму определенного вида (что, в свою очередь, требует современного, западного, классифицирующего отношения к миру). В свою очередь, мысль о вымирании человечества предполагает ощущение «нас» как вида; в то время как заблаговременные оплакивание и паника, сопровождающие мысль о вымирании человечества, указывают на запредельно фетишизированный эгоизм, который выходит на первый план на следующем этапе осознания человеческого вымирания, о котором я скажу ниже. Пока я предлагаю считать, что даже общее представление о «шестом массовом вымирании», свидетелями чему «мы» являемся и за которое, вероятно, чувствуем себя в ответе, основывается на «панорамном» взгляде на жизнь и человечество, культурно и исторически специфичном. То, что со временем стало называть себя «человеком», требует видового мышления и в то же время поднимает его проблему. Без объединяющей и в то же время разделяющей логики видов было бы сложно рассуждать о глобальном человечестве – даже если таковое зачастую определяет и рассматривает себя как вид, преодолевший свои основания.

И тут мы переходим ко второму, ультрачеловеческому смыслу вымирания. Сама возможность вымирания вместе со средой, в которой существует осознание возможной катастрофы, усиливает современное ощущение, что разум ограничен жизнью и что эта единичная жизнь, ограниченная видом, может вымереть. В своей работе об экзистенциальных рисках и будущем человечества Ник Бустрем не только приводит все сценарии, при которых человеческий разум может быть уничтожен, и не только призывает любой ценой избежать этой катастрофы. Он также допускает, что то ценное, что есть в человеческом виде, может сохраниться после его биологического вымирания (Bostrom, 2002, 2013а). Можно иметь в жизни, которую мы знаем в ее ныне существующей человеческой и уязвимой форме, религиозные, сентиментальные и иррациональные привязанности, но чисто рациональный взгляд на жизнь и