Читать книгу - "По орбите - Саманта Харви"

и если бы Тиэ проснулась и выглянула, то совсем или почти не увидела бы признаков тайфуна. Ее взгляду предстала бы только прекрасная планета, безудержно проносящаяся мимо мест ее детства. Там, внизу, завершается ночь, и континент словно украшается золотой гравировкой.

Виток 14, движение вниз

Чего ждешь:

сливы;

онигири;

катание на лыжах;

возможность разгневанно хлопнуть дверью;

боль в ногах;

яичница-глазунья;

кваканье лягушек;

необходимость носить теплое зимнее пальто;

погода.

В детстве Тиэ составляла списки, когда испытывала растерянность или тревогу. Проходя фазу, в которой теряла терпение и гневалась без особого повода, она начала писать списки людей, от которых хотела бы избавиться, и вариантов их умерщвления. Она знала, что убивать их собственноручно неправильно, поэтому они умирали только от несчастных случаев, которые можно было предотвратить. Когда гнев миновал, Тиэ составляла списки уже в другом настроении. Родители полагали, что это был ее способ контролировать чувства, не пытались остановить дочь и комментировали ее действия скупо; поэтому с тех пор, если в жизни наступают тяжелые времена, Тиэ вновь обращается к спискам. Она строчит их почти на автомате, для нее это сродни обкусыванию ногтей и скрежетанию зубами: списки приносят ей облегчение и утешение. Здесь, в каюте, они мягко покачиваются на прищепках, карауля ее сон. Лет в восемь Тиэ составила список того, что необычно; одним из его пунктов были женщины-пилоты. Она поинтересовалась у родителей и у учителей, сколько в Японии женщин-пилотов, и ответ оказался отрицательным — по крайней мере, в армии ни одной. Ни одной. И этому ответу было суждено заронить семя в почву целеустремленного ума, методичного, бесстрашного и кристального ума.

Будучи ребенком лет шести-семи, Антон, как многие сверстники, смастерил из бутылки из-под моющего средства и фольги космический корабль, а из бельевых прищепок, завернутых в вату, — экипаж. Космонавты выходили в открытый космос практически каждый день. Мало того, они жили, не снимая скафандров, такие белые и пухлые, что не было видно ни рук, ни ног; уже спустя несколько секунд после пробуждения они выскальзывали через люк наружу так же легко, как вскакивали бы с постели. Отец подкинул Антону идею: если сесть в темной комнате и зажечь настольную лампу, в круге света появится мерцающая взвесь пылинок; с того дня его космонавты стартовали именно там, возле лампы, а он аккуратно зажимал их пальцами и позволял им парить среди пылинок, будто среди звезд. И вскоре целью выходов в открытый космос стало составление карты все более расширяющегося звездного поля.

Нелл снится, что они с Шоном разыскивают в море астронавтов «Челленджера», при этом Нелл еще ребенок — по крайней мере, такой она видит себя в этих снах; однако Нелл выглядит не ребенком, а собой нынешней, но, поскольку в ней есть что-то эльфийское, сновидение запросто соединяет эти две личности, ребенка и взрослого. Они погружаются в воду. Нелл держит свечу, пламя трепещет в воде. Наконец они находят то, что искали, и это искомое оказывается огнем. На дне моря пылает костер. Языки пламени круглые, как обычно бывает в невесомости, и Нелл с Шоном забирают огонь к себе на лодку, которая на самом деле никакая не лодка, а большой камень, покачивающийся посреди океана. На камне сидит мать Нелл, на руках у нее обезьянка, мартышка из всплывшего буквально сегодня в памяти воспоминания о площади в Кейптауне, которое во сне кажется свежим и важным. Ага, думает Нелл, понятно. Так вот почему я прилетела в космос. Потрясение горя прерывает сон и разбивает его на куски. Нелл просыпается. Она не может сообразить, что именно ей стало понятно во сне; осознание вспыхивает в мозгу и рассеивается, стоит только сосредоточиться на нем. Она скорбит по давно умершей матери. Теперь горе ощущается не страшной трагедией, а скорее ссадиной. И когда Нелл снова засыпает, ей снится уже не собственная мать, а мать Тиэ.

Странным образом (впрочем, об этом они никогда не узнают) Шон сейчас тоже видит во сне круглое пламя, невесомый огненный пончик. Он вращается в космическом пространстве и нервирует Шона, потому что, согласно логике этого сновидения, опровергает существование Бога. Огненный пончик превращается в тайфун, маленькую спираль, похожую на галактику. Шон наблюдает за ней издалека. В какой-то момент он вынимает беруши и держит их в аккуратно сжатых кулаках.

Еще находясь в утробе матери, я решил стать космонавтом, рассказывает Роман публике, собравшейся в огромном зале. Еще до рождения, когда получал кислород через пуповину, плавал в невесомости, знал, что такое бесконечность, потому что недавно вышел из нее. Именно тогда я и решил стать космонавтом. Люди смеются и аплодируют, будто услышали анекдот, но ведь Роман просто сказал правду. Тем не менее он чувствует себя необычайно счастливым. Его мать и отец тоже в зале, они хлопают, а позади них сидит Антон.

Тиэ, наполовину во сне и наполовину бодрствуя, перенеслась на Сикоку, в родительский дом у моря. Завывающий тайфун сдувает Луну в сторону. Тиэ стоит на крыльце, крепко прижимая мать к груди, мать еще ребенок, и ее ручонки в руках Тиэ маленькие, словно мандарины. У нижней ступеньки плещется море. Все хорошо, мама, шепчет она, дай-дзёбу-дэсу, ну-ну, всё хорошо. Сегодня день высадки на Луну, говорит она, посмотри наверх. Но они видят, что Луна, к которой летят астронавты, сбилась с курса на половину околоземной орбиты и астронавты не могут ее найти, на что мать говорит: Я всегда знала, что это произойдет. Я всегда это знала. Тиэ держит мать на руках, и пока прижимает ее к груди, проходят тысячелетия. Я не должна была оставлять тебя, думает она. Я никогда больше не уеду так далеко. Вокруг Земли вертятся планеты, свет становится оранжевым, Земля сталкивается с носимой ветром Луной, а они все так же стоят на крыльце. Больше никогда, говорит она. Больше никогда.

Антон в третий раз видит сон о Луне. Как Майкл Коллинз в свое время, Антон дрейфует один вблизи нее и слышит ропот, но он превращается не в разноголосицу, а в музыку, звук скрипки растягивает космическое пространство, и Земля оказывается так далеко, что он едва видит ее. Музыка искажает все вокруг. Он влюблен; он не гадает, в кого, во что или почему он так решил; он просто знает, что это так, и выбирается из скафандра, чтобы лучше прочувствовать эластичное и экстатическое нечто; он снимает шлем и обнаруживает, что это вовсе не шлем, а картуз, украшенный большим красным цветком.

Пьетро ничего не