Читать книгу - "Наши за границей - Николай Александрович Лейкин"

– Фу-ты пропасть! Вот бредит-то!

Обвозив супругов по нескольким улицам, извозчик повез их на набережную Сены. Глафира Семеновна увидала издали Эйфелеву башню и воскликнула:

– Выставка!

В экипаж на подножку начали впрыгивать уличные мальчишки, предлагая купить у них билеты для входа на выставку.

– Там купим. На месте купим. Может быть, у вас еще какие-нибудь фальшивые билеты, – отмахивался от мальчишек Николай Иванович.

Извозчик подвозил супругов к выставке со стороны Трокадеро[235].

XXVIII

В Трокадеро около входа на выставку было громадное стечение публики, подъезжавшей в экипажах и омнибусах. Все это быстро бежало ко входу, стараясь поскорее встать в хвост кассы. В кассе, однако, не продавались, а только отбирались билеты; купить же их нужно было с рук у барышников, мальчишек или взрослых, которые толпою осаждали каждого из публики, суя ему билеты. Дело в том, что после выпуска выставочного займа, к каждому листу которого прилагалось по 25 даровых билетов для входа на выставку, Париж наводнился входными выставочными билетами, цена на которые упала впоследствии с франка на тридцать сантимов и даже менее. Когда Николай Иванович и Глафира Семеновна вышли из экипажа, их также осадили барышники, суя билеты. Кто предлагал за сорок сантимов, кто за тридцать, кто за двадцать пять, наперерыв сбивая друг у друга цену.

– Не надо, не надо! – отмахивался от них Николай Иванович и стал рассчитываться с извозчиком. – Сколько ему, Глаша, дать? Сторговались за полтора четвертака, – сказал он жене.

– Да уж дай три четвертака. Хоть и извозчик, а человек любезный, по разным улицам нас возил, места показывал.

Николай Иванович дал три франка, извозчик оказался очень доволен, снял шляпу и проговорил:

– Oh, merci, monsieur… À présent je vois, que vous êtes les vrais Russes…[236]

– Батюшки! Хвост-то какой у входа! – воскликнула Глафира Семеновна. – Становись скорее, Николя, в хвост, становись. Это ужас, сколько публики. А барышников-то сколько, продающих билеты! И ведь то удивительно – на глазах полиции. Сколько городовых, и они их не разгоняют. Вон городовой стоит.

Они встали в хвост и проходили мимо городового. Городовой предостерегал публику насчет карманных воришек и поминутно выкрикивал:

– Gardez vos poches, mesdames, gardez vos poches, messieurs…[237]

– Глаша! Что он говорит? – поинтересовался Николай Иванович.

– Да кто ж его знает!

– Ну вот… А ведь это уличные слова; хвасталась, что уличные слова знаешь.

Минут через пятнадцать супругам, стоявшим в хвосте, удалось достигнуть кассы.

– Vos billets, monsieur, – возгласил контролер.

– Иль фо ашете. Ну навон па ле билье, – отвечала Глафира Семеновна за мужа. – Комбиен аржан?[238]

– Мы не продаем билетов. Вы должны были купить на улице. Вернитесь, – сказал контролер, пропустил супругов за решетку во входную калитку и тотчас же вывел их обратно в выходную калитку.

– Глаша! Что же это значит? – воскликнул Николай Иванович, очутившись опять на улице.

– Не пускают без билетов.

– Да ты бы купила в кассе.

– Не продают.

– Как не продают? Что мы за обсевки в поле! За что же такое стеснение? Что же это, наши деньги хуже, что ли!

– Не знаю, не знаю… Экуте! Что же это такое! Ну вулон сюр лекспозицион! Ну вулон ашете билье – и нам не продают! – возмущалась Глафира Семеновна. – Билье, билье… Где же купить? У ашете?[239]

Она размахивала даже зонтиком. К ней подошел городовой и сказал по-французски:

– Купите вот у этого мальчика билеты – и вас сейчас впустят. Без билета нельзя.

Он подозвал мальчишку с билетами и сказал:

– Deux billets pour monsieur et madame[240].

– Ну скажите на милость! Даже сами городовые поощряют барышников! У нас барышников городовые за шиворот хватают, а здесь рекомендуют! – восклицала Глафира Семеновна.

Пришлось купить у мальчишки-барышника два входных билета за шестьдесять сантимов и вторично встать в хвост. В хвосте пришлось стоять опять с четверть часа.

– Ну порядки! – покачивал головой Николай Иванович, когда наконец у них были отобраны билеты и контролер пропустил их за решетку.

За публикой супруги поднялись по каменной лестнице в здание антропологического музея, прошли по коридору и очутились опять на крыльце, выходящем в парк. Здание помещалось на горе, и отсюда открывался великолепный вид на всю площадь, занимаемую выставкой по обе стороны Сены. Перед глазами был раскинут роскошный цветник, яркие цветочные клумбы резко отделялись от изумрудного газона, пестрели желтые дорожки, масса киосков самой причудливой формы, били фонтаны, вдали высились дворцы, среди них, как гигант, возвышалась рыже-красная Эйфелева башня[241]. Николай Иванович и Глафира Семеновна невольно остановились рассматривать красивую панораму выставки.

– Хорошо… – проговорила Глафира Семеновна после некоторого молчания.

– Долго ехали, много мучений вынесли по дороге и наконец приехали, – прибавил Николай Иванович. – Ну что ж, надо осматривать. Пойдем к Эйфелевой башне.

– Пойдем… Только я, Николай Иваныч, вот что… Я на самую башню влезать боюсь.

– Дура! Да зачем же мы приехали-то? Для этого и приехали на выставку, чтобы влезать на Эйфелеву башню.

– Пустяки. Мы приехали на выставку, чтобы посмотреть выставку.

– А быть на выставке и не влезать на Эйфелеву башню – все равно что быть в Риме и не видать папы. Помилуй, там на башне открытые письма к знакомым пишут и прямо с башни посылают. Иван Данилыч прислал нам с башни письмо, должны и мы послать. Да и другим знакомым… Я обещал.

– Письмо можешь и внизу под башней написать.

– Не тот фасон. На башне штемпель другой. На башне такой штемпель, что сама башня изображена на открытом письме, а ежели кто около башни напишет, не влезая на нее, – ничего этого нет.

– Да зачем тебе штемпель?

– Чтобы знали, что я на башню влезал. А то иначе никто не поверит. Нет, уж ты как хочешь, а на башню взберемся и напишем оттуда нашим знакомым письма.

– Да ведь она, говорят, шатается.

– Так что ж из этого? Шатается, да не падает. Ты ежели уж очень робеть будешь, то за меня держись.

– Да ведь это все равно, ежели сверзится. Обоим нам тогда не жить.

– Сколько времени стоит и не валится, а вдруг тут повалится! Что ты, матушка!

– На грех мастера нет. А береженого Бог бережет.

– Нет, уж ты, Глаша, пожалуйста… Ты понатужься как-нибудь, и влезем на башню. С башни непременно надо письма знакомым послать. Знай наших! Николай Иваныч и Глафира Семеновна на высоте Эйфелевой башни на манер туманов мотаются! Не пошлем писем с башни