Читать книгу - "Последние дни Сталина - Джошуа Рубинштейн"

останавливался до тех пор, пока не уничтожил их физически. Кроме того, в некрологе The New York Times не было таких слов, как «террор» и «трудовые лагеря». Отсутствие каких-либо упоминаний о варварских методах сталинского владычества, о казнях политических противников вместе с членами их семей, о жестоких кампаниях раскулачивания и коллективизации, о ГУЛАГе, Большом терроре и массовых депортациях, жертвами которых стали миллионы людей, было серьезным упущением со стороны газеты.

Лондонская The Times угодила в похожую ловушку. Оценивая деятельность Ленина и Сталина, ведущая британская газета дала следующий комментарий: «Редко когда у руля великой страны оказывались один за другим два лидера, которые так чутко реагировали на ее меняющиеся потребности и так успешно проводили ее через кризисные периоды». Трудно понять, почему ведущая популярная газета западной капиталистической страны так почтительно и доброжелательно пишет о людях, ответственных за свертывание демократии после падения царизма и за все те бедствия, которые последовали. Что касается самого Сталина, то он, по словам The Times, обладал «превосходной способностью верно выбрать момент». Это утверждение настолько далеко от реальности, настолько не учитывает катастрофических последствий сталинской политики по отношению к нацистской Германии, что издателям, похоже, пришлось вывернуться наизнанку, чтобы ни словом не упомянуть о его вопиющих ошибках. Именно Сталин выступил против союза коммунистов и социал-демократов в Германии, что ослабило левых и позволило Гитлеру в январе 1933 года прийти к власти. В своей типичной демагогической манере Сталин заявил, что социал-демократы не являются истинными оппонентами нацистов, что они «не противоположности, а близнецы». Даже при упоминании показательных процессов и масштабных чисток в армии и партии издатели The Times смогли лишь сказать, что «вероятно, все зашло гораздо дальше, чем Сталин или кто-либо еще рассчитывали»[227]. Учитывая, что невинными жертвами чисток стали сотни тысяч человек, лондонские журналисты продемонстрировали настоящий талант замалчивания правды, вводя в заблуждение своих читателей.

К 1953 году по крайней мере некоторые исследователи на Западе начали осознавать масштабы и суть системы ГУЛАГа. В книге Дэвида Даллина и Бориса Николаевского «Принудительный труд в Советской России», которая вышла в 1947 году, содержится аннотированная библиография на одиннадцать страниц. Авторы перечислили десятки мемуаров, большая часть которых увидела свет в Западной Европе и США. Их писали люди, пережившие годы заключения в трудовых лагерях, а затем (чаще всего в суматохе Второй мировой войны) сумевшие вырваться на свободу из сталинского царства. Даллин и Николаевский сокрушались, что лишь ничтожное количество людей на Западе понимает, насколько фундаментальную роль система ГУЛАГа играла в советской экономике и в репрессивном контроле над населением страны. «Перед лицом возрождения рабства в сталинской России, — писали они, — мир в силу неведения или скептицизма остается безучастным. Ему известно о чистках и инсценированных судебных процессах, о массовых гонениях и расстрелах, но он пока еще не понял размах и значение использования принудительного труда в Советском Союзе»[228]. Рассказывая о смерти Сталина, многие популярные газеты беззаботно обходили эту тему стороной.

В Le Monde, по крайней мере, обозреватель Андре Пьер выступил с более тонкими и проницательными размышлениями, не оставляя сомнений в том, что Сталин «был одновременно самым почитаемым и самым ненавидимым среди людей». Сторонники Сталина верили в него почти с религиозным рвением, а его недоброжелатели, включая членов социалистической оппозиции, ставших жертвами нескольких волн репрессий, относились к Сталину с нескрываемым отвращением. Что касается культа личности Сталина, то он «основывался главным образом на искажении исторических фактов»[229] — верная интерпретация того, как Сталин манипулировал историей революции в своих собственных зловещих целях. В борьбе за власть с Троцким, например, Сталин исказил его роль в событиях 1917 года. Якобы именно Сталин, а не Троцкий в тесном сотрудничестве с Лениным выработал военную стратегию большевиков. Сталин, а не Троцкий послал отряды, которые взяли под контроль Зимний дворец. Пока Сталин и его последователи находились у руля власти, было невозможно подвергнуть сомнению эту новую, официальную и лживую версию революционных событий.

В официальных реакциях на смерть Сталина, наряду со стандартными соболезнованиями, отражалось и некоторое моральное замешательство. В Комитете по вопросам политики и безопасности ООН память о Сталине почтили минутой молчания. В соответствии с протоколом единственным флагом на флагштоке ООН в тот день был флаг самой организации, и он был приспущен. Аналогичная процедура была проведена через три дня, что по времени совпало с похоронами в Москве. Были сделаны ожидаемые заявления, а в Кремль направлены соответствующие телеграммы. Президент Аргентины Хуан Перон в своем телеграфном послании выразил «искренние соболезнования по случаю утраты [столь] выдающегося государственного деятеля»[230]. Хо Ши Мин из Вьетнама сообщил, как ему жаль, что «из-за огромного расстояния» он не может присутствовать на похоронах[231]. В Шелтоне, штат Вашингтон, всего через несколько часов после объявления о смерти Сталина пилоты истребителей с находившейся неподалеку авиабазы Маккорд устроили двадцатиминутную показательную атаку, пролетев над городом на скорости до 600 миль в час и оглушив жителей шумом реактивных двигателей. Ложный налет вызвал панику у сотен горожан, испугавшихся, что смерть Сталина стала причиной полномасштабного нападения на США. Они оборвали телефонные линии, звоня в мэрию и офис шерифа. Подстегиваемые любопытством и забыв о предполагаемой опасности, люди высыпали на улицы вместе с детьми, чтобы лично увидеть начало Третьей мировой войны[232].

Пабло Пикассо рассорился со своими товарищами — французскими коммунистами из-за нарисованного им портрета Сталина, который был опубликован на страницах партийного еженедельника Les Lettres Francaises. Это был очень моложавый образ и за исключением усов ничем не напоминал Сталина, «что было расценено рядовыми партийцами как неподобающая память о покойном», писала парижский корреспондент журнала The New Yorker Джанет Фланнер[233]. Лондонская Daily Mail не отказала себе в удовольствии высмеять рисунок: «Обратите внимание на большие томные глаза, явно убранные под сетку локоны и жеманную полуулыбку Моны Лизы; это мог быть портрет женщины с усами». Более консервативные лидеры Французской коммунистической партии, движимые рабской приверженностью канонам социалистического реализма, осудили как Пикассо, так и редакторов журнала, среди которых был знаменитый писатель и поэт Луи Арагон. Под давлением партийного руководства Арагон отступил, опубликовав свои извинения за то, что открыл «ворота контрреволюционным буржуазным идеям». Но Пикассо пришел в ярость от столь узколобой оценки своего творчества. «Нельзя лаять на людей, выражающих вам свои соболезнования, и принято благодарить тех, кто присылает траурные венки, даже если цветы на них немножко увяли… Я приложил все силы для того, чтобы добиться сходства. По-видимому, не всем это понравилось. Tant pis{4}»