Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

зависимости от внешних температурных условий. Этим будет нанесен еще один удар по мещанству.

– Ты сам до этого додумался? – спросил я Костю.

– Эта реформа носится в воздухе! – заявил Костя.

– Интересно, что будет делаться в трамваях в часы пик после такой реформы? Придется ввести мужские и женские вагоны.

– Ты просто сексуальный пошляк, – обиделся Костя. – Так можно оплевать любую идею… Но у нас здесь собачий холод!

– Протопим камин! – предложил я.

– Я «за»! – ответил Костя, подымаясь с кровати. – Двадцать поленьев! Кто больше?

– Двадцать пять! – крикнул я.

– Тридцать! – крикнул Костя. – Зажигаем!

Мы оба сорвались с места и начали бегать вокруг стола, стараясь делать круги пошире…

– Раз!.. Два!.. Три!.. – выкрикивал Костя. – Двадцать!.. Двадцать семь!..

Каждый виток вокруг стола заменял в теплокалориях одно полено. Этот способ отопления придумал Гришка. Реальных дров у нас не водилось. Правда, нам выдавались дровяные деньги, однако они уходили на другое. Даже в эту лютую зиму, когда под Ленинградом померзли все яблони, мы жили без дров. Мы норовили по ночам держать дверь комнаты открытой, чтобы к нам шло тепло из коммунального коридора.

Когда «камин был протоплен» и мы немного согрелись, я пошел на кухню готовить ужин, – сегодня я дежурил. Первым долгом разжег примус и поставил вариться сардельки. На керосинку взгромоздил большой чайник, потом подготовил кастрюлю, чтобы заварить в ней сухой кисель. Супы у нас были не в моде. Из месяца в месяц питались мы сардельками, сухим киселем и, конечно, хлебом. Такой сарделечно-кисельный уклон ввел Володька. Это он стал кормить нас так в дни своих дежурств, – а придумал он такой рацион от лени, великая лень натолкнула его на это великое открытие. А Костя подхватил эту идею потому, что она была рациональна. И Гришка тоже нашел такой способ питания удобным и целесообразным, и я тоже ничего не имел против. И теперь мы со стипендии сразу накупали сухого киселя впрок, а сардельки прикупали через день. Иногда за неделю до стипендии денег на сардельки не хватало – тогда мы питались одним киселем с хлебом. Не так уж это страшно: кисель тот очень питателен.

4. Первая смерть

Я принес еду в комнату, вынул из шкафа три тарелки – на Костю, на Володьку и на себя – и расставил их на столе. Четвертая тарелка осталась в шкафу – ведь Гришка Семьянинов лежал в госпитале, на Охте. Во время финской кампании он вступил добровольцем в лыжный батальон, и его тяжело ранило под Кирка-Кивенаппа.

– Садитесь, господин Синявый, кушать подано, – объявил я Косте. – А Володька опять где-то шляется!

– За Володьку не бойся, – усмехнулся Костя. – Он на литкружок остался. Но к сарделькам он еще ни разу не опоздал. Поэт – поэт, а жратву за версту чует.

Действительно, не успели мы приступить к киселю, как ввалился Володька. Он быстро вымыл руки и кинулся к столу.

– Внемлите и трепещите! – сказал он, принимаясь за еду. – С Амушевского завода пришло в техникум письмо с просьбой временно выделить им одного студента-теплотехника. Они горны с дров на мазут переводить будут. На этот Амушевский завод никто добровольно кочегарить не пойдет, так что будут выделять добровольца.

– Где ты это разнюхал? – спросил я. – И какое отношение это имеет к литературе?

– К литературе – никакого. Просто это мне сообщил Малютка Второгодник, он все знает. Я его встретил у техникума, он шел с дополнительных занятий.

Женька Рябинин, длинный и нескладный парень, прозванный Малюткой Второгодником, действительно всегда все знал – все, за исключением того, что он выслушивал на лекциях. Учился он туго, зато все слухи прямо-таки липли к нему, и он ими охотно делился со всеми.

– А на литкружке что сегодня было? – спросил Костя. – Выявился ли новый гений?

– Сегодня разбирали мои стихи, – скромно ответил Володька. – Как я и ожидал, всем очень понравилось мое «Предчувствие». Особенно начало. Ну да вы знаете:

Мы будем все мобилизованы.

Вдали военный слышен гром,

Войны ботинки зашнурованы

Тугим бикфордовым шнуром.

Все громче с Запада доносится…

– Мы этот твой гром уже слыхали, – перебил его Костя. – Ты уже раз десять топтал нас этими несчастными ботинками.

– Почему «несчастными»? – взъелся Володька и даже тарелку с сардельками отодвинул от себя – правда, не очень далеко. – Сами вы несчастные! Все говорят, что это творческая находка.

– Пользуйся своими находками единолично, не дели их с нами, – сурово проговорил Костя. – Или читай свои вирши глухонемым, этим ты убережешь себя от побоев.

– Тупицы вы недорезанные, товарищи, вот вы кто! – с печальной улыбкой сказал Володька.

– От тупицы слышу! – крикнул Костя. – Бейте его! – С этими словами он схватил с койки подушку и подбежал к Володьке. Володька бросился к своей постели и тоже схватил подушку. Вооружился и я. Через мгновенье с хохотом бегали мы по комнате за Володькой, били его подушками, а он отбивался от нас.

Вдруг раздался стук в дверь.

«Опять недоволен сосед», – подумал я.

В соседней комнате жил бухгалтер, который любил тишину, и он иногда просил нас вести себя потише. Это был человек пожилой, и мы всегда выполняли его просьбу. Но нет, на этот раз в дверях показалась тетя Ыра, жиличка из комнаты, что рядом с кухней. Когда-то в этой квартире жила девочка, которая не выговаривала букву «и». Девочка выросла, вышла замуж и переехала. А тетя Ира навсегда осталась тетей Ырой.

– Вас к телефону, Константин Константинович! – сказала тетя Ыра.

– Объявляется перемирие! – крикнул Костя, бросая подушку на койку. – Через пять минут избиение поэта продолжится.

Володька тоже бросил подушку и сел доедать сардельку. На него приятно было смотреть, когда он ест. Он ел не причавкивая, как некоторые, ел аккуратно – но очень быстро и целеустремленно. Он не был жаден, не был запаслив, не был скуп – но он был очень прожорлив. Несмотря на прожорливость, у него была дурацкая привычка не есть хлебных корок, это при здоровых-то зубах. Он норовил забрасывать корки на печку, и мы всегда ругали его за это. Вот и теперь, видя, что Костя вышел и что ругать буду только я, он ловко метнул на печь выгрызенную горбушку.

– Все-таки свинья ты, – сказал я. – Говорим, говорим тебе…

Из коридора послышались Костины шаги. Это были какие-то медленные шаги, обычно Костя ходил быстро. Он вошел в комнату, и по лицу его я понял, что что-то произошло. Но что – понять было трудно. Такого лица у Кости я еще не видел.