Читать книгу - "Заходер и все-все-все… - Галина Сергеевна Заходер"

15 июля 1967 г. Тяжело заболел Дар. Подозрение на чуму или отравление. Мы суетимся, мечемся: поездка в больницу за врачом, за лекарствами, насильственное кормление, уколы и т. д.

Самое ужасное: полная неуверенность в том, что все это ему на пользу.

30 июля. Дара отстояли, кажется. Пора подумать о делах.

Прошло два с лишним года. Трагическая гибель Дара.

8 октября 1969 г. Погиб Дар. Кусок сердца оторван. И долго будет кровоточить. Мир праху твоему, мальчик, сыночек! Благородное существо. Свои четыре года ты прожил хорошо…

Катька («подобрыш», как называл Борис) — дворовая собака, прибилась к нам в первую нашу зиму. Прожила до глубокой старости. Была куцей и приносила забавных, тоже бесхвостых щенят, сначала от Дара, потом от Барри. Барри — щенок эрдельтерьера, которого мы взяли после гибели Дара.

11 января 1970 г. Катя терпеть не может Барри (и вообще, как пришельца, и из ревности, да к тому же из-за него нарушаются ее принципы: к чему пускают постороннюю собаку!).

Когда они гуляют «вместе» — Катя его игнорирует.

Но вот вчера я впустил Катю в дом. Она всегда ведет себя как мужичишка в барских хоромах — жмется, стесняется. Вдруг она подошла к Барри (тот лез на стол) и понюхала у него под хвостом. Нюхала она долго, старательно, с холодно-вежливым лицом — ни дать ни взять дипломат, который сообщает, что «правительство Ее величества оставляет за собой право потребовать возмещения убытков и проч.».

Катя: «Странные люди! Маленькой собачке дают маленький кусочек! Это получается уж очень однообразно!»

Катька умеет «танцевать» на задних лапках, но делает это, только когда видит сахар…

Среди деятелей искусства она не одинока…

Барри опять распахнул дверь на террасу — потянуло сквозняком.

«Ах, вот откуда происходит выражение „холод собачий“», — сказал я.

2 апреля 1970 г. Игра Барри со щенком на террасе.

Барри растянулся на солнышке, и туда же, на сухую террасу, приплелся месячный Катер, очередной Катькин сын.

И боже ты мой, как они играли!

Огромный, как медведь, шестимесячный эрдель Барри — огромный по сравнению со щенулей — сам еще младенец, вел себя как снисходительный, любящий старший брат. Щенуля — весь-то ростом с Баррину голову — вытворял бог знает что. Он бросался чертом на Барри и ходил по нему, трепал его за уши и хватал за нос, а Барри все это терпел, только по временам осторожно отступал или отодвигал щенка и чуть-чуть раскрывал на него пасть с крупными белыми зубами и укладывался так, чтобы агрессору было удобнее, и вдруг вскакивал и припадал на передние ноги, приглашая продолжить игру…

Малыш свирепо рычал и лаял и с азартом налетал на Барри, а Барри, тот самый Барри, который никому, и нам в том числе, никогда не дает спуску, был нежен с ним, как нянюшка, как мамаша, позволял выделывать все что угодно.

И в этом, конечно, есть великая мудрость природы: ведь если бы старшие обращались с малышами иначе, из них никогда не выросли бы смелые, уверенные в себе псы…

А у нас на душе осталось какое-то чудесное, светлое чувство от этой сцены (длившейся, наверно, не менее получаса).

Это маленький щенок,

Но не маменькин сынок!

На столе лежала колбаса.

Собака сидела у стола и серьезно и печально смотрела на колбасу.

Галя принесла Барри в подарок объект его мечты, его давнишних вожделений — разорванную клизму-грушу.

Он не расстается с ней ни на секунду. Поминутно показывает нам. Но только показывает. Барри, который позволяет есть из его миски, таскать у него чуть ли не изо рта мясо, — тут ревниво охраняет свое достояние, не дает ни за что к ней прикоснуться — долгое время!

«Клизмовладелец», «Клизмодержатель»…

Но нет! Ведь клизма — это «духовная» собственность, это для души! Игрушка дороже хлеба. До поры до времени!

На другой день он уже готов на минутку расстаться со своим сокровищем. Даже оставляет его на дворе. Но через малое время умильно просится «на волю» и мчится проверить, все ли цело. (Сначала он бегал, чтобы поиграть, потом — словно бы просто для проверки.)

А на третий день уже все спокойнее. Придумал на прогулке чудную игру в стиле Иа-Иа и Полезного Горшка: зарывать в снег и откапывать свою игрушку. Когда первый раз закопал, то так очевидно испугался, что она пропала, — что немедленно кинулся откапывать.

Барри — совсем человечно ест и пьет все, что люди, готов делать все, что люди — дружить с кошкой, ездить на машине и т. д.

Джимми — строго блюдет собственное достоинство и чуть что — сразу: «это не собачье дело!»

Еще о Джимми, нашем маленьком пинчере.

Вдруг небо озарилось… Дождь хлынул потоком, и какая-то огромная и, видно, очень нахальная собачища зарычала, залаяла громовым голосом.

— Р-р-р! Трам! Там! Бам!

Этого Джимми уже не стерпел, он вскочил с пледа и кинулся к дверям, звонко-звонко залаяв…

Но как он ни торопился в сад — там уже никого не было.

Воспользовавшись хлынувшим ливнем, громоподобный пес, видимо, успел удрать…

О дожде.

Скворец: «Ой, ой, дождь!»

Утка: «Еще только накряпывает! Чего крячать?»

      Утка возле кур сидела —

      Значит, утка в курсе дела!

Полистаю другие тетрадки.

Бананы, пальмы, кипарисы… Вся эта экзотика гордо рисуется на фоне небес. А под ногами у нас все та же травка — подорожники, колоски и какие-то мелкие, что и дома, цветочки, которые топтали мы всю жизнь и никогда не замечали…

Снежная буря у моря. С мокрыми ногами. Посинели от холода. И у гор волосы дыбом. Зяблик, как собачонка, гулял с нами — причем на шаг впереди — во время всей длинной прогулки по пляжу. Море, песок, снег — четкая граница между водой и снегом — песок.

У проталины, возле каких-то теплых труб, шел парок, и все птахи работали. Людей они не боятся.

А вечером, в снежную бурю, сбило много вальдшнепов. Бекасик на руках в столовой. Он сидел так