Читать книгу - "Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб"

разочарованной, мятежной, живущей сегодняшним днем молодежи американская парижанка Гертруда Стайн дала имя, которое обессмертит ее протеже Эрнест Хемингуэй, – «потерянное поколение». В ответ на статью в «Атлантике», где эту молодежь назвали сумасбродной, эгоистичной и безответственной, Джон Ф. Картер, один из ее представителей, на страницах того же журнала дал простое объяснение поведению, так возмутившему отцов и дедов. «Нас вынудили жить с ощущением, мол, “завтра умрем” – что же нам оставалось, кроме как пить и веселиться?»

В мире, где любой – или сам богач, или строит из себя богача, или изо всех сил рвется как можно скорее разбогатеть, сладкоречивый тусовщик-транжира вроде Бэрри чувствовал себя как рыба в воде.

Всевозможные модные поветрия и порочные удовольствия служили противоядием от повседневной монотонности и панических новостей из охваченной послевоенным кризисом Европы. В 1923 году Альма Каммингс протанцевала двадцать семь часов подряд, сменив полдюжины партнеров, тем самым дав толчок многочисленным танцевальным марафонам. Люди как одержимые начали заполнять свой досуг кроссвордами и маджонгом – китайской игрой в разрисованные костяшки. Кинотеатры заманивали зрителей, суля им драматические переживания, острые ощущения, комические сценки. Мэри Пикфорд, Чарли Чаплин, Лиллиан Гиш и прочие звезды беззвучно произносили свои реплики в киноновинках, мерцающих на экранах по всей стране. Возникла новая культура – увлечение знаменитостями, и фоторазвороты светской хроники тиражировали для фанов последние сплетни об их кумирах. Айрин Касл появилась в очередном фильме с короткой стрижкой, и тут же бесчисленное множество молодых женщин последовало ее примеру – у мятежных модниц эпохи появилась своя выделяющая их прическа.

Америка купалась в деньгах. Доказательства этого Бэрри видел всякий раз, находя в очередном роскошном особняке место, где хранят драгоценности. «Никогда раньше не было столько обеспеченных, состоятельных или богатых людей», – отметил экономист Джон Кеннет Галбрайт в своей работе о том свихнувшемся на деньгах десятилетии. А тратить было на что, ведь появилась огромная масса новомодных, обязательных к покупке вещей – «форды» модели TS, потрескивающие радиоприемники, хриплые граммофоны.

За двадцатые годы число автомобилей на американских улицах и шоссе выросло вчетверо и к 1929-му превысило 23 миллиона. Появилась возможность покупать в рассрочку, и машины вместе с прочими дорогими товарами стали доступны практически любому. Одну деревенскую хозяйку спросили, почему у ее семьи есть автомобиль, но нет ванны. «Ванны? – переспросила изумленная женщина. – В город в ванне не поедешь».

Радио, которое еще на заре десятилетия считалось диковинкой, теперь стало настоящим хитом индустрии развлечений. В 1928 году девять из двадцати восьми миллионов американских домохозяйств имели радиоприемники, а национальная сеть радиостанций передавала все что угодно – от трансляций из концертных залов до результатов президентских выборов. «Ежевечернее чудо», как назвал радио специалист по той эпохе Гари Дин Бест, наполнило музыкой и голосами даже простецкие дома в далекой глубинке. «Нам чертовски повезло, – заметил в 1926 году писатель Шервуд Андерсон. – Мы живем в самой процветающей на свете стране в самый, пожалуй, благополучный ее период».

Инвестиции на фондовом рынке, занятие, некогда считавшееся прерогативой богатых, знатных и могущественных, превратилось в повальное увлечение, столь же обыденное, как кроссворды или танцевальный марафон. Люди уже привыкли к покупке машин в рассрочку, а теперь точно так же можно было купить и акции – дать брокеру лишь небольшой процент от стоимости, а остаток выплатить после продажи бумаг (предположительно, оставшись в плюсе). Пока акции росли, деньги на них не делал только ленивый. А росли они в течение чуть ли не всего десятилетия вместе с экономикой, а постоянный приток инвесторов-новичков стабильно повышал спрос и, следовательно, цены.

Это Бэрри со своими бродвейскими приятелями играли в кости и карты, а едва ли не все остальные играли на Уолл-стрит. Даже Калвин Кулидж, самый, пожалуй, осмотрительный и строгий из президентов за всю историю США, перестал ворчать по поводу морального разложения страны и примкнул к ярым сторонникам биржевых спекуляций и потребительского бума. «Сейчас основное занятие американцев – это бизнес, – признал он в 1925 году. – Они посвятили себя производству, покупке, продаже, инвестированию и движению вверх. Как и миллионы американцев, оседлавших беспрецедентную волну процветания, он не хотел и думать о том, что настанет срок платить по счетам и что все закончится голодными годами.

«Такое уж было время, – резюмировал Бэрри. – Почему бы не пожить хорошо?»

* * *

Как и сегодня, в Америке 1920-х бытовали глубокие социальные, культурные, географические и политические разногласия: консерваторы и либералы, традиционалисты и прогрессисты, маленькие городки и мегаполисы. Религиозные фундаменталисты с негодованием противились переменам и ревностно отстаивали библейские учения, осуждая неамериканское и нехристианское, по их мнению, поведение. Бог наказал в воскресенье отдыхать, и уже одного этого хватило, чтобы, например, трое мужчин предстали перед судьей в захолустном штате Мэн за полеты на аэроплане в день отдохновения. «Я выступаю против стриженых волос, – заявил однажды главный редактор одной провинциальной газеты, словно цитируя дотоле неизвестную одиннадцатую заповедь. – Бог создал их длинными, пусть они таковыми и остаются». Публицист и сатирик Г. Л. Менкен обрушивался на новоявленных «пуритан» за их «практически абсолютную неспособность к невинной радости» – «будто счастье – это что-то недозволенное».

Но один из конфликтов в сфере морали повлиял на эпоху сильнее прочих – он принял форму борьбы с алкоголем. Война с ее ужасами и жертвами осталась в прошлом, настала новая эра изобилия, благосостояния и общественных перемен, а сухой закон грозил испортить весь праздник. Закон о запрете спиртного – известный как закон Эндрю Вольстеда по имени его автора, конгрессмена от Миннесоты, – вступил в силу в январе 1920 года, загнав алкогольный бизнес в подполье. На машинах и быстроходных катерах ром и виски контрабандой доставляли из Канады, где все эти производства по-прежнему работали, что послужило сюжетом карикатуры в «Литературном дайджесте»: дядя Сэм беспомощно смотрит, как из штабелей бутылок и бочонков с той стороны границы текут реки напитков в его страдающую от засухи страну. Бутлегеров – само слово произошло от boot (сапог) и pantleg (штанина), поскольку один из традиционных способов спрятать бутылку – заткнуть ее в сапог под штаниной, – найти было проще простого. Бесчисленные рестораны и клубы продолжали разливать спиртное, рискуя штрафами или закрытием.

В 1923 году губернатор штата Нью-Йорк Аль Смит упразднил местные законы о спиртном, предоставив таким образом федеральным агентам, которые и без того не справлялись с цунами нелегального алкоголя, самим следить за соблюдением закона Вольстеда, и Нью-Йорк превратился в оазис посреди сухих земель. Был момент, когда жажду горожан утоляли более тридцати тысяч подпольных питейных заведений, – это втрое превышало число заведений с алкогольной лицензией, работавших