Читать книгу - "Мажоры СССР - Анатолий Владимирович Георгиев"

Я себя осажденным не ощущал, и выезд из СССР не выглядел для меня ни трагедией, ни возможностью «обогатиться» и наесться колбасой[43]. До Горбачева мне было хорошо и комфортно в своей стране, за исключением походов к стоматологу. Отсутствие хорошего мяса компенсировалось кулинарной выдумкой. Всегда рядом были друзья, с которыми можно весело время провести и сделать вместе что-то полезное. Звучавшая с экранов государственная ложь проходила мимо сознания, не цепляя, зато личные перспективы были ясны и понятны. Так что поездка за границу была для меня в первую очередь способом расширить свой кругозор, удовлетворить любопытство. Мечты о дальних странах жили во мне с детства, я даже всерьез думал о карьере моряка торгового флота и занимался в военно-морском клубе — к ужасу моих предков, видевших во мне серьезного ученого-историка в будущем.

Потом это увлечение прошло, но тяга к путешествиям никуда не делась. Я жадно впитывал рассказы родителей об их парижских командировках, мысленно переносясь на улочки вокруг Лувра, где фланировал Д’Артаньян и прятался от католиков Бернар де Мержи, и смотрел слайды из мировых столиц, которые показывал всей семье дед, увлекавшийся фотографией и постоянно выезжавший в загранкомандировки по приглашению «Боинга» и «Конкорда». И порой с тоской спрашивал себя: неужели мне никогда не доведется повидать этот такой интересный и пленительный мир?

К счастью, у меня все получилось, и в свою первую поездку за границу я отправился еще студентом. У учащихся на кафедре истории южных и западных славян была летняя практика — выезд по обмену в страны, историей которых они занимались. Так сложилось, что «чехословацкая» группа состояла из одних девушек, и ответственный за поездку поставил на парткоме вопрос, что возглавить группу должен непременно юноша. Выбор пал на меня: отец постарался, и комитет комсомола, где я активно работал с первого курса, поддержал мою кандидатуру. Более того, решили добавить еще одного парня. С моей подачи им стал киргиз Ырызбек, приятель подружки моей первой жены, с которым мы много общались. Стоит ли верить после такого выбора хейтерам СССР, обвиняющим советское прошлое в презрительном отношении к нерусским?

Мне пришлось взять на себя все организационные хлопоты — в первую очередь оформление выездных анкет. Эти здоровенные простыни формата А1 могли поставить в тупик даже бывалого человека. Есть ли родственники за границей, что делали во время войны члены семьи, были ли под следствием? Мне пришлось заполнять анкеты за всю группу, и никто не роптал на мое погружение в семейные тайны — наоборот, были благодарны.

Зря волновались: все выездные комиссии для студентов оказались чистой формальностью, паспортов на руки никому не выдали, и даже скромные командировочные в чехословацких кронах мы со старшим группы получили на всех в офисе, расположенном в торце «Метрополя», выходящем на жуткий памятник Карлу Марксу[44]. Рассовали «фантики» по карманам, получили благословение от вождя мирового пролетариата — можно и в путь.

И вот скорый поезд Москва — Прага уносит нас из столицы нашей родины. В вагонах международного класса все непривычно: вместо четырех полок — три, а еще внутри купе под откидной крышкой столика спрятана раковина, куда мы сразу засунули свои припасы. В соседнем вагоне едут на конференцию два профессора из Томска. Их продуктовый запас в дорогу — странный набор из разносортных сырокопченых колбас, причем не цельной палкой, а кусочками разной длины. Такое ощущение, будто их собирали по всем родственникам и знакомым — кто сколько может.

Как же горько наблюдать подобную картину — незадолго до семидесятилетнего юбилея Октябрьской революции под бодрые рапорты о выполнении Продовольственной программы, детища Горбачева, отвечавшего в то время за аграрный сектор. Впрочем, чувство стыда будет меня преследовать на протяжении всей поездки, особенно усилившись, когда мы будем принимать чехов и словаков в СССР. Ведь это был обмен: сперва мы поехали к ним, потом они к нам.

Здравствуй, Прага! Прекрасная, как юная девушка, столица и одновременно чарующий старинный город, романтичный, словно самим богом созданный для влюбленных. И наши встречающие доброжелательны и отзывчивы, ни разу не ткнув нам напоминанием о шестьдесят восьмом годе, и сразу предлагают нам любую сумму в кронах при условии, что мы им вернем дома эквивалент, когда они приедут. На что они потом потратили наши рубли, для меня так и осталось загадкой. Я же воспользовался этим предложением и набрал подарков семье. Бокалы из Праги до сих пор стоят в мамином буфете, а в шкатулке — скромные сережки с чешскими гранатами. Себе ничего не купил, даже популярные в Союзе ботинки «Цебо». Вот такой бессребреник из меня получился.

И, конечно, пиво. Нет, не так надо писать это слово о пражском пиве после напоминающего мочу молодого поросенка напитка из московских пивных-автоматов или даже из «стоячки» «Пльзень» в парке Горького. Специально поехал туда, вернувшись в Москву, чтобы сравнить впечатления: ну что сказать… я потом год не мог пить наше пиво, долго привыкать заново пришлось.

Пиво! И чудесный «Велкопоповицкий козел» в пивной у Градчан, стены которой украшены богатой коллекцией рогов, и темный лагер в пивном саду «У Флеку» со старинными фресками на стенах, и моя главная любовь — бархатная «мальвазия» в одноименном скромном кабачке, притаившемся в подворотне неподалеку от Карлова Моста[45]. Согласитесь, студент без пива — это оксюморон!

После Праги мы поехали по стране, где нас ждала волнительная встреча с железным занавесом. Дорога из Брно до Братиславы, по которой мы ехали на автобусе, петляла вдоль реки Морава. Обычный сельский, ничем не примечательный пейзаж.

— Там, за рекой, уже Австрия, — со значением сообщила нам наша сопровождающая.

Мы вылупились на Австрию: капиталистический рай ничем не поражал, ни железа, ни слабого подобия занавеса не наблюдалось, даже фиолетовые коровы попрятались. Сплошное разочарование!

Не знаю и не могу потому утверждать, испытали ли наши гости похожее чувство, посетив нашу страну. Наверное, для них также было волнительно и интересно оценить наши просторы, наш гигантизм и бросающуюся в глаза после уютной Чехословакии нашу неустроенность быта.

Я взял на себя поездку в Ленинград. Приехал заранее, чтобы все подготовить в студенческом общежитии. Увы, меня ждали неприятные вопросы, почему здесь такие жуткие панцирные кровати, серое белье, нет горячей воды в жаркий август и почему в этой жемчужине Российской империи, в нашей Северной Венеции, такие обветшалые дома и разбитые трамвайные пути. Питер восьмидесятых, запущенный и уже полубандитский, вызывал противоречивые чувства.

Мы в меру своих сил пытались сгладить пребывание наших