Читать книгу - "Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Шарля Бодлера. 200 лет со дня рождения - Коллектив авторов"

Ни пастбищ привольных, ни вдоволь осоки,

Но любят погонщики тук наш и соки.

Стригут нашу шерсть и вчерашнее пойло

Нам щедро вливают в корыто у стойла.

В открытой ветрам каменистой долине

С младенческих лет нас пасут – и доныне.

Мы стадо в безлюдье, мы скот на проселке:

С обеих сторон осаждают нас волки.

Мы там, где не слышно ни вопля, ни зова.

Ведь мы – отвращенье для рода людского.

До края дошли и толпимся над бездной.

Над медью пустыни – свод неба железный.

Но мы – скот упрямый: мы тверже металла.

Крепка наша выя, и кровь не устала.

Дубильщики кожи не справились с нами,

Голодные звери давились костями.

И если скитанье наш дух не гасило,

Умрет ли надежда, иссякнет ли сила?

Уклад нашей жизни нас предал забвенью.

Мы бродим по миру пугливою тенью.

В плену наши души – и судим предвзято,

И любим себя, не болея за брата.

И нету спасенья, и всюду преграда –

Ведь мы не народ, не община – мы стадо.

Менахем-Мендл Долицкий (1856–1931)

К Пнине

Чей взор к твоей прелести не был прикован,

Тот лунных ночей не видал озаренья.

Кто голосом не был твоим очарован,

Тот арфы и скрипки не слышал с рожденья.

Кто лик твой не видел – тот утренних лилий

Не видел в омытых росою долинах;

И тем небеса никогда не светили,

Кто глаз твоих свет не видал голубиных.

И вы, звездочеты, стараетесь тщетно:

Вам тайны миров не постичь ни единой,

Пока не прочтете, как в книге заветной,

Послание звездного неба для Пнины.

Шмуэль-Лейб Гордон (1867–1933)

У надгробья невесты

Стоит со мной рядом и, словно живая,

В глаза мои взором глядит голубиным;

Молчанье. Лишь роща шуршит вековая

И сладким напевом звенит соловьиным.

И светлая россыпь – жемчужин крупицы –

Все так же на облике светится юном;

Взлетает, сияя, и к ней на ресницы

Спускается вновь отражением лунным.

Лишь ветер подует – и черные пряди

На лоб ей ложатся крылом вороненым.

Вздымаются волны в чарующем взгляде,

И тонет душа в этом море бездонном.

Лучом к ее чистым устам приникая,

Ей месяц с теплом и участьем внимает;

Целует ее и, меня утешая,

Дрожащую руку мою обнимает.

И лунному сердце подвластно объятью –

Душа семикратным заполнена светом;

И вместе с сияющей звездною ратью

К высотам стремится, любовью согретым.

Но стонут печальные арфы страданья,

И лишь соловьи не смолкают, ликуя.

Не этот ли образ – гранит изваянья,

Красу ледяную в себе унесу я?

На облик любимой смотрю я угрюмо,

И в сердце потухшем не слезы, а камни.

А роща полна неумолчного шума,

И песня прощанья в округе слышна мне.

Доносится стон, в грудь мою проникая,

И сердце становится мягким, как глина.

Что это за стон? Не душа ли живая

Как эхо разбитого плачет кувшина?

И гаснут неяркие желтые блики:

Луна в облаках наплывающих тонет

С печатью страданья на сумрачном лике –

И только душа безутешная стонет.

Довольно! Ни возгласы горя, ни стоны

Нам стати ее не вернут лебединой;

Пусть струны притихшие скрипки влюбленной

О жизни поют среди ночи пустынной!

Мерцание гаснущих звезд на рассвете,

Багряное солнце, волнение нивы,

Журчание вод, ароматы соцветий

И утренних птичьих напевов изливы –

Все прелести мира! Куда вы пропали?

Чьи черные тучи светило затмили?

И певчие птицы умолкли в печали,

И скорбные лилии стебли склонили.

Кто был тот безумец, преддверие ада

Открывший бездумно навстречу сиянью?

Кто высушил свежесть весеннего сада?

Кто предал красу и любовь поруганью?

Как ягод созревших тяжелые гроздья,

Вином молодым ее очи пьянили;

Она ненадолго пришла, словно гостья,

И ей черепки на глаза положили[2].

Теперь отдыхай от нужды и от боли

В пристанище вечном. Забудь все, что было!

С тобою останусь и я: в этом поле

Души моей мертвой и сердца могила!

Хаим-Нахман Бялик (1873–1934)

К ласточке

Привет тебе, ласточка! Снова вернулась

Ко мне под окно ты весною;

Из дальних краев, где ни снега, ни вьюги,

Вернулась ты петь предо мною.

Быть может, споешь мне, быть может, расскажешь

О странах чудесных восхода?

Скажи, неужели там те же страданья,

Что множатся здесь год от года?

Привет принеси мне от братьев в Сионе,

Свое засевающих поле!

О, знают ли братья-счастливцы, как горько,

Как тягостно бремя неволи?

О, знают ли, сколько врагов беспощадных

Меня окружают повсюду?

Пой, ласточка, пой о стране благодатной,

Подобной весеннему чуду!

Привет принеси мне от стеблей в долинах,

От гор каменистых, но милых!

Утешит ли Бог свой народ, коль в Сионе

Забвенье и пыль на могилах?

Все так же ль, как прежде, Шарон[3] и Левона

Полны ароматом бальзама?

Поник ли главою лес кедров Ливана

Иль высится гордо и прямо?

Нисходят ли жемчугом росы Хермона

Иль падают в землю слезами?

По-прежнему ль светлый поток Иордана

В долине журчит меж горами?

И тучи, как ночь, расстилаются ль так же

Над склонами, дню в