Читать книгу - "Ледяной Скипетр - Алексей Велесов"

Белоснежный, с сизой сердцевиной вихрь хлестнул из ее раскрытой ладони, вырвавшись наружу с таким грохотом, что у нее лопнули барабанные перепонки, и мир погрузился в оглушительную тишину. Она не видела, а чувствовала, как струя абсолютного нуля, не вода, не пар, а сама квинтэссенция холода, ударила в первого Следопыта. Его алое пламя погасло с звуком лопнувшего стеклянного шара. Тело, состоявшее из огня и тени, не замерзло — оно остекленело, превратилось в мутную, неподвижную статую, запечатанную в кокон из прозрачного, пульсирующего внутренним светом льда.

Вихрь, не теряя силы, рванул ко второму. Тот попытался поднять жезл, но лед настиг его, сковал в неестественной позе, навеки запечатлев маску удивления на безликой тени. Третий, тот, что был ранен, попытался отступить, но ледяная буря накрыла и его, пригвоздив к обугленному дверному косяку.

Все заняло несколько секунд.

Грохот стих. Когда вихрь иссяк, наступила не тишина, а вакуум. Давление, вышибавшее душу из тела, схлопнулось, оставив после себя оглушительную пустоту. Елена почувствовала, как ее сердце пропустило удар, а потом забилось с бешеной, аритмичной скоростью. Во рту стоял вкус гари и металла — вкус собственной крови, прикушенной губы. Каждый мускул дрожал мелкой, неконтролируемой дрожью, как струна после удара. Ее легкие отказывались вдыхать морозный воздух, и она закашлялась, давясь ледяной пылью, еще витавшей вокруг. Это был не просто упадок сил. Это был магический откат — расплата за неестественный, насильственный выброс силы, за которую она не была готова заплатить.

Сила, двигавшая рукой Елены, иссякла. Чужая воля ушла, оставив после себя чудовищную, всепоглощающую пустоту. Она почувствовала, как что-то горячее и липкое течет по ее ладони. Она опустила глаза.

Ее ладонь была ужасна. Кожа от кончиков пальцев до запястья покрылась узором, похожим на морозные разводы на стекле, но этот узор был выжжен изнутри. Сквозь трещинки на коже сочился тусклый, синий свет — свет самой магии, которая сожгла плоть, пытаясь вырваться наружу. Рука не болела. Она была мертвой, чужой, куском обугленного мяса, покрытого инеем.

Она попыталась пошевелить пальцами. Не вышло.

Потом ее взгляд упал на Данилу. Он все еще сидел, прислонившись к стене, прижимая окровавленную руку к ране. Его лицо было серым, восковым, но глаза были открыты и смотрели на нее с немым вопросом и ужасом. Он видел. Он видел, как ее лицо исказилось гримасой, не принадлежавшей ей, как ее рука двигалась с чужой, роботической точностью. Он видел взрыв, спасший их жизни, и он видел цену. В его взгляде не было благодарности. Был ужас. И страх. Не перед Следопытами. Перед ней. Перед тем, во что она могла превратиться.

И тогда ноги Елены подкосились. Она рухнула на пол, на колючие, холодные щепки. Темнота накатила с краев зрения, густая и безразличная.

Перед тем как потерять сознание, она увидела, как из ее онемевшей ладони выползает теневая, крошечная фигурка домового. Он был едва заметен, полупрозрачен, словно истратил все свои силы. Он подполз к ее лицу, дотронулся до щеки своей угольковой лапкой.

— Прости… — снова прошептал он, и его голос был слабым, как шелест умирающего листа. — Это был… единственный способ… Ты не могла… а надо было…

Он посмотрел на ее обугленную руку, и в его тлеющих глазках-угольках вспыхнула настоящая боль. — «Я… я повредил сосуд… Плоть не должна так… Ты теперь ранена… и я тоже…» Его голос оборвался, и он, словно свеча на ветру, погас, превратившись в легкую, почти невесомую тень, едва окрашивающую воздух. Он исчез, растворился в своем ранении, оставив ее одну с последствиями их вынужденного симбиоза.

Очнулась она на мгновение, уже лежа на полу. Ее взгляд затуманенным стеклом скользнул по ледяным гробницам, по почерневшим, обугленным стенам, по одинокому язычку пламени в печурке, который агонизировал, словно последний свидетель случившегося кошмара. Потом ее глаза нашли Данилу. Он был здесь, всего в нескольких шагах, жив, дышал. Но пропасть, легшая между ними в тот миг, когда он увидел в ней не Елену, а нечто иное, казалась шире и глубже всей Волги. Он был по ту сторону случившегося. А она оставалась здесь, одна, с холодной, мертвой рукой и с еще более холодным, чудовищным знанием, поселившимся глубоко внутри. Магия больше не была даром или инструментом. Она была чудовищем, которое можно было выпустить на волю, подчинив ему свою волю, но никогда не приручив до конца. И это знание было страшнее всех Огненных Следопытов, вместе взятых.

Больше она ничего не слышала.

Три ледяных саркофага, запечатавших Огненных Следопытов, стояли в разгромленной избе, слабо мерцая в свете угасающего огня в печурке. Внутри них застыли вечные, удивленные тени. А на полу лежали двое — мужчина, истекающий кровью, и девушка с обугленной, замороженной рукой, в чье тело впервые проникла магия не как дар, а как насилие. И как рана. И где-то в подушке из мха и теней, глубоко в небытии, зализывал свои духовные раны маленький, преданный дух, сломленный ценою спасения тех, кого он поклялся хранить.

Глава 12. Исцеление льдом

Сознание вернулось к Елене не вспышкой, а медленным, мучительным всплытием со дна ледяного омута. Первым пришло ощущение холода — пронизывающего, костного, въевшегося в каждую пору. Потом — боль. Не острая, а глубокая, тянущая, словно кто-то выкручивал ее изнутри на ручной мясорубке. Она лежала на грубых, промерзших половицах, и сквозь щели в стенах тянулись бледные, жидкие лучи утреннего света, в которых плясала ледяная пыль.

Каждый вдох давался с трудом, будто легкие были переполнены ледяной пылью, которая не рассеивалась в воздухе, а застывала крошечными кристаллами вокруг губ, словно пытаясь сохранить эти мгновения для будущего. Голова была наполнена ледяной тишиной, в которой отчетливо звучали отголоски голосов, которые она слышала в лесу, но теперь они звучали иначе — как шепот замерзших рек, как тихое стонущее эхо гор.

Елена приподнялась, и мир на мгновение поплыл. Голова была тяжелой, густо набитой ватой и свинцовой стружкой. Она посмотрела на свою руку. Пальцы, покрытые узором из инея, напоминали ветви старого дерева после гололедицы. Она попыталась пошевелить ими — и не смогла. Они были чужими, деревянными, пришитыми к запястью. Лишь глухая, отдаленная боль свидетельствовала, что эта рука еще принадлежит ей.

Память вернулась обвалом. Бой. Огненные тени. Взрыв. Данила!

Она резко обернулась, сердце заколотилось в горле. Он лежал там же, где и упал. Лицо его было страшным — землистым, восковым, с синевой под глазами. Но самое