Читать книгу - "«Верный Вам Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии. 1933–1938 годы. Книга 3 - Михаил Николаевич Алексеев"

15 марта 1928 года на основании принятого «Закона о поддержании общественного спокойствия» провело по всей стране массовые аресты, бросив в тюрьмы более 1600 коммунистов и сочувствующих им. Это были так называемые события 15 марта. 10 апреля правительство распустило три организации, находившиеся под влиянием компартии: Рабоче-крестьянскую партию, Японский совет профсоюзов и Всеяпонский союз пролетарской молодёжи. Число обвиняемых, представших перед судом после репрессий 15 марта, достигло 400 человек[148].

В мае 1932 года при участии представителей КПЯ в Коминтерне были приняты Тезисы Западноевропейского бюро Интернационала «О положении в Японии и задачах Коммунистической партии Японии», известные в Японии как «Тезисы 1932 года». Новые тезисы развивали основные положения «Тезисов 1927 года» применительно к новым условиям. Неизменным осталось одно: «Защита СССР». «Главными актуальными лозунгами действия в настоящее время, – отмечалось в „Тезисах 1932 года“, – должны явиться следующие:

1) Против империалистической войны. За превращение войны империалистической в войну гражданскую.

2) Свержение буржуазно-помещичьей монархии. За рабоче-крестьянское советское правительство.

…

6. За защиту СССР и китайской революции…»[149].

Когда находившаяся на нелегальном положении КПЯ осудила захват Маньчжурии, это вызвало против неё очередные жестокие репрессии. Под предлогом «чрезвычайного времени» членов компартии, участников рабочего и крестьянского движения и тех, кто не соглашался с политикой правительства или не проявлял «патриотического духа», объявляли мятежниками, незаконно арестовывали и пытали. По признанию главного прокурора Хирата, сделанном в 1934 году, только с 1928 по 1933 год было арестовано 40 тыс. коммунистов и им сочувствующих. «Только за девять месяцев 1933 года было схвачено 7861 человек, среди которых находилось 688 членов КПЯ и сочувствующих, 616 членов комсомола и сочувствующих коммунистическим идеалам юношей и девушек, 2605 членов нелегальных революционных профсоюзов, 804 члена крестьянских союзов, 684 учащихся, 352 учителя и 25 солдат»[150].

Волна арестов парализовала деятельность центрального органа компартии; затем она обрушилась на организации МОПР, Союз коммунистической молодёжи, Конгресс японских профсоюзов, Национальный крестьянский конгресс, Лигу японской пролетарской культуры и другие культурные организации. Но самым серьёзным ударом по японской компартии была измена Сано Манабу и Набэяма Садатика, руководителей компартии. В июне 1933 года Сано и Набэяма, находившиеся в тюрьме во время разбора их дела апелляционным судом, выступили с заявлением, озаглавленным «Письмо к единомышленникам-обвиняемым». Текст их заявления гласил:

«Японская компартия выполняет указания Коминтерна, она только внешне выглядит революционной. Выдвижение фактически вредного лозунга об упразднении монархической системы является в корне ошибочным»[151]. Далее в своём заявлении Сано и Набэяма настаивали на необходимости разрыва с Коминтерном.

Это письмо означало не что иное как отказ от принципов интернационализма в революционном движении, отказ от классовой борьбы, отказ от борьбы с императорской системой и являлось призывом к «единству нации». Как заявил Сано, «стимулом, побудившим меня стать сторонником новых взглядов, была военная обстановка, сложившаяся после маньчжурского инцидента».

Выступление Сано и Набэяма было воспринято как измена коммунистическому движению и нанесло серьезный удар прогрессивным силам общества. Другие руководители партии – Митамура Сиро, Такахаси Садаки, Накао, а затем и Кадзама Дзёкити – тоже объявили о своем «переходе». Началась так называемая «эпоха переходов». По данным расследования, проведённого уголовным департаментом министерства юстиции, через месяц после заявления Сано и Набэяма от прогрессивного движения отошли или изменили ему 415 человек из 1370 подследственных и 133 человека из 393 осуждённых на основании закона «О поддержании общественного спокойствия». «Многочисленные случаи отхода от движения объяснялись нестойкостью людей, которые не вынесли жестоких пыток и длительного тюремного заключения. У слабовольных людей имели успех такие доводы, как состояние здоровья, чувство долга перед семьей, тяжесть жизни и т. д. В этом же направлении действовала и „теория“ о пробуждении самосознания японской нации в результате войны и об „историчности“ императорского дома. К этому следует добавить, что уголовный департамент определял меру наказания подсудимым в зависимости от того, отступали они от своих убеждений или оставались им верны. Таким образом, слились воедино все виды и степени измены – от сознательного предательства до вынужденного отхода от практической деятельности. Таким образом, левое движение в целом и коммунистическое движение в частности в тот период потерпело поражение не только в результате ударов извне, но и благодаря разложению в рядах самих его участников»[152].

Те, кто отказывался отступить от своих убеждений, сгинули в тюрьмах. Не имея руководящего центра, КПЯ фактически прекратила существование, в глубоком подполье действовали лишь отдельные группы ее членов.

Тем не менее, министр юстиции Охара, выступая в марте 1935 года в парламенте, констатировал, что «…несмотря на все меры, предпринимаемые правительством с 1928 г. по пресечению коммунистического движения, последнее пустило настолько глубокие корни, что даже после неоднократных арестов коммунистов и всей руководящей головки остающиеся на свободе продолжают свою деятельность, а правительство до сих пор не может добиться окончательного искоренения коммунизма».

В Японии в те годы существовала небольшая группа членов компартии и близких к ней людей, среди которых можно было найти тех, кто пошел бы на сотрудничество с советской военной разведкой на идейной основе. Привлечение к сотрудничеству таких людей было чревато провалами, так как члены КПЯ и близкие к ним лица были под контролем полиции, преследовались и бросались в тюрьмы. Некоторые из них были вынуждены покинуть страну и найти убежище в Северо-Американских Соединённых Штатах.

В обстановке массовых репрессий и неустанного полицейского надзора иностранцу было тем более трудно выстраивать нелегальную работу, находить людей, которые бы осмеливались действовать в пользу советской военной разведки или хотя бы содействовать работе корреспондента иностранной газеты или журнала.

Недоверие к иностранцам с 1938 года обрело характер мании. Власти устраивали специальные выставки борьбы со шпионажем, не уставая разоблачать преступные методы иностранных шпионов. В городах сотнями развешивались антишпионские плакаты; были введены «недели борьбы со шпионажем». Картинки и лозунги, призывающие к борьбе со шпионами, помещались на спичечных коробках, выставлялись в окнах магазинов. И всегда шпионом на них изображался белый человек. Через печать и радио власти призывали население быть настороже и доносить о подозрительных иностранцах, которые несут неисчислимые бедствия Японии. Так создавалась в стране атмосфера ненависти ко всякому иностранцу, в том числе, как это ни удивительно, и к гражданам Германии[153].

Вместе с тем при повальной слежке и доходящей до мании всеобщей подозрительности, в полицию поступал настолько мощный поток сведений, что отделить «крохи» действительной информации от дезинформации, которая составляла подавляющую часть всего потока, чаще всего не представлялось возможным. А если что-то удавалось осмыслить и проанализировать, то, как правило, с большим опозданием.

Пути и методы надежной легализации и закрепления в стране; организационные формы нелегальной резидентуры; вопросы вербовки агентов и поддержания с ними связи; организация и поддержание связи с