Читать книгу - "Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко"

В два часа ночи раздался телефонный звонок – звонил Виктор Попков.

– Таня, я должен тебя срочно видеть. Выходи к подъезду, я звоню из автомата.

Я вышла. Он уже сидел в такси и ждал меня.

– Таня! – сказал он. – Будь мужественна! Ты ведь не кончишь жизнь самоубийством?! Дай мне слово.

Я смотрела на него, ничего не понимая: он что, пьян?

– Ну, так вот. Манеж окружен машинами с брандспойтами, кругом КГБ. Тебя ждут завтра на открытии выставки.

– Да я и не собираюсь туда, мои работы ведь сняли, ты знаешь?

– Да, но поступило сообщение, что ты хочешь взорвать Манеж.

– Ты что? Откуда ты это взял?

– Художники, с которыми ты ругалась, написали на тебя донос в КГБ.

Промелькнула мысль на самом деле броситься с балкона, чтобы больше ничего не знать и не слышать. Мы поднялись к нам в квартиру; мама – в слезы. Виктор остался у нас. Через некоторое время позвонил председатель Московского союза художников (МОСХ) Дементий Алексеевич Шмаринов:

– Таня, что с тобой? Может, тебя положить в больницу?

Я объяснила ему ситуацию, в которой оказалась.

– Меня только что спрашивали, можешь ли ты бросить бомбу в Манеже. Я сказал, что это глупость и чушь.

Я поблагодарила Шмаринова за поддержку. И опять звонок с предложением положить меня в больницу – на сей раз от председателя профкома МОСХа Володи Юркина. Я передала трубку Виктору. О чем они говорили, я не знаю, но санитарная машина не приехала.

– Вот видишь, что ты наделала, – грустно сказал Виктор.

– Черт с ними, пусть они все подавятся этой выставкой, но у меня договор, ведь я пойду по миру.

– Не волнуйся, поможем.

В пять утра Виктор посадил меня на электричку:

– Я сообщу тебе, когда можно будет вернуться. Не волнуйся, попытаюсь все уладить.

Я уехала на дачу в Пески. На Масловке только и было разговоров, что про бомбу. Когда я спустя неделю приехала в Москву, художники засыпали меня вопросами. Придя в мастерскую, я увидела Володю Буланкина – он был членом партбюро МОСХа и моим учителем в институте.

– Таня! Что произошло? У нас на партбюро стоял о тебе вопрос.

– И что? – спросила я.

– У Веры Дрезниной, секретаря партбюро, спросили, сможет ли Хвостенко бросить бомбу. Она сказала: «Сможет».

Я онемела. В это время открылась парадная дверь, и в мастерскую буквально вплыла Вера. Я подошла к ней, плюнула ей в лицо и сказала:

– Вот так ты отблагодарила нашу семью и моего отца.

Вера была дальней родственницей моей матери. Когда встал вопрос о ее дипломе и распределении после окончания института, отец принял самое живое участие в ее судьбе. Он давал ей советы по дипломной работе, ходил к Константину Финогенову, просил, чтобы Веру оставили в Москве, приняли в Союз художников. Благодаря стараниям отца она получила мастерскую на Масловке.

Удивительно, Вера не стала оправдываться и объясняться со мной, а накинулась на Володю: как он смел рассказывать мне, посторонней, о том, что было на партбюро. Вера была партийным деятелем, благодаря этому объездила весь мир, устроила сына за границу. И сейчас живет припеваючи. Партия была снисходительна к недостатку таланта, поэтому Тышлер, Фальк, Татлин, Адливанкин, Юон, Куприн и многие, многие другие художники в партии не состояли.

После этой злосчастной выставки мои работы перестали покупать, не принимали на выставки, и я лишилась заработка. Но Виктор не оставил меня в беде: на художественных советах он отстаивал мою живопись, давал ей высокие оценки.

Художник Виктор Попков

С Виктором Попковым я познакомилась в Московском художественном институте им. В. И. Сурикова. Мы с ним как-то быстро нашли общий язык, а с его женой Кларой я познакомилась еще раньше, чем с ним.

Виктор входил в художественный совет живописного комбината, защищал нас, художников, защищал наши работы, даже если они не отвечали тем догмам, что проповедовали партийные деятели от искусства. Он быстро набирал творческую силу, а благодаря острому уму, небанальным суждениям и независимости стал лидером молодых художников.

Он много раз переписывал свои картины, делая к ним бесчисленные наброски и этюды. Помню такой случай: для своей новой композиции Витя вторично поехал в Ригу, так как тему он нашел именно там. В Риге он увидел, что захватившая его тема смотрится уже по-иному, натура не может естественно, как раньше, принять нужную позу. И уехал, так и не сделав ничего. Картина не получилась. Я спросила, разве здесь, у нас, нет подходящей для него модели? «Нет, – ответил он, – так могло быть только в Латвии. Жаль, что я не сделал всего вовремя».

У него в мастерской на стене можно было увидеть надпись, оставленную Ренато Гуттузо. Он очень ценил работы Вити и, приезжая в Москву, навещал его.

Для меня всегда оставалось загадкой, как Виктор мог все успевать: писать картины, встречаться с друзьями, ездить по стране, вести дневники и… много выпивать. Это, должно быть, давалось ему нелегко.

Как-то мы с ним пошли в мастерскую молодого художника Струлева, там изрядно выпили. Такси не попадалось, и мы с Витей шли пешком через всю Москву; он решил проводить меня до Масловки. Я хорошо запомнила эту ночь. Было холодно, светила луна. Вдруг Витя сказал:

– Знаешь, у меня какое-то нехорошее чувство, предчувствие беды.

– Брось думать об этом, – сказала я.

– Я Кларе и маме привез из Вологды два черных кружевных платка на случай моей смерти.

– Витька! Что ты говоришь! Куда делся твой оптимизм?

– За мной следят, я это не только чувствую, но знаю и уже проверил.

– Глупости, надо меньше пить, – сказала я.

– И ты туда же, – ответил он грустно. – Мы с Кларой все время ругаемся, она меня просто убивает. Вот увидишь, после моей смерти она сразу выйдет замуж.

Я молчала. Клара мне говорила, что Витя не дает ей денег, только три рубля в день; остальные тратит на работу и натурщиков. Клара очень раздражалась, у них дома происходили постоянные скандалы. Я не знала, на чью сторону встать.

Мы шли некоторое время молча.

– Таня, – опять начал Виктор, – ты не верь ни Толе Руткину, никому из моих, так сказать, друзей – фуфло они, дрянь, прилипалы. Знаешь, если я умру, сними с меня маску.

– Да ты что, с ума сошел, в конце концов?!

Он обнял меня, и мы тихо дошли до моего дома.

Спустя недели две я приехала в живописный комбинат, возле которого несколько минут назад произошла трагедия: инкассатор из машины в упор убил Витю. Он лежал у водосточной трубы. Все «друзья», бывшие с ним, – Толя Тимофеев и другие – разбежались; «Скорую» вызвала какая-то женщина со второго этажа. У Вити было