Читать книгу - "Сказки. Фантастика и вымысел в мировом кинематографе - Антон Владимирович Долин"

дает невероятный контроль над творческим процессом. Но сегодня для меня в кинематографе важнее другое: философский путь в поиске художественной формы. Каждый раз новой.

Еще один разговор с Дэвидом Кроненбергом

Нельзя ничего бояться…

Дэвид Кроненберг

Интервью записано по зум-связи. Весна, 2020 год.

– Первый ваш фильм в конкурсе Каннского фестиваля – «Автокатастрофа» 1996 года, вы сняли его четверть века назад. Тогда картина, удостоенная приза жюри, была признана скандальной, многие считали ее неприличной. Как вам кажется, спустя минувшие годы зрители теперь готовы к вашему творчеству?

Дэвид Кроненберг: Мы недавно сделали реставрацию «Автокатастрофы», ее показывали в Венеции. На показе я осознал, что нынешняя молодая аудитория смотрит фильм впервые. По меньшей мере, на большом экране. И знаете что? Из зала никто не вышел. В отличие от премьерного сеанса. Новые зрители оказались в состоянии понять и принять фильм, получить от него удовольствие. Хороший знак! Потом был показ в Монреале – и тот же результат. Только молодежь в зале… Она не была шокирована. По всей видимости, мое время наконец-то пришло.

– Помню, как в той же Венеции молодежное жюри назвало лучшим из отреставрированных фильмов «Сало, или 120 дней Содома» Пазолини.

Дэвид Кроненберг: Видите? Надо просто подождать, и твоя публика появится. Созреет.

– А что подумали об «Автокатастрофе» вы сами, увидев ее снова?

Дэвид Кроненберг: Это очень странный фильм. Даже если оставить в стороне сексуальность и автокатастрофы, – а в этих двух пунктах и заключена пресловутая скандальность. То, как эта картина устроена, как она двигается, чем нас трогает… Мотивация персонажей чрезвычайно эксцентрична и непривычна. Да, «Автокатастрофа» – очень своеобразный фильм. И весьма экспериментальный.

– Помните момент, когда вас начали принимать всерьез на фестивалях? Это случилось сравнительно недавно, в 1990-х. А кино вы снимаете с 1960-х.

Дэвид Кроненберг: Конечно. В принципе даже мои ранние андеграундные работы показывались на фестивалях – но не в Каннах или Берлине: помню премьеры в Эдинбурге или Окленде. Уже тогда мне стало ясно, что для трудных и необычных фильмов, наподобие моих, фестиваль – не только лучший, но временами единственный способ проникнуть в душу киноиндустрии. На нормальные коммерческие сеансы в кинотеатрах я тогда особо и не надеялся… «Афтокатастрофа» попала на Каннский фестиваль. До того меня в Канны заносило, но только в качестве зрителя, гостя. Появиться – и сразу вызвать скандал, еще и приз завоевать! Это было круто. А пару лет спустя меня пригласили в качестве президента жюри: поворотный момент.

– Он как-то повлиял на ваши последующие картины?

Дэвид Кроненберг: Нет. В том смысле, что кино я продолжал делать так же, как и раньше, мои принципы не изменились. Но отныне к моим фильмам было привлечено внимание всего мира.

– Некоторые ваши самые знаменитые картины – «Мертвая зона», например, «Обед нагишом» или та же «Автокатастрофа» – поставлены по чужим книгам, причем очень известным. Насколько сложно для вас проходит процесс присвоения текста, его адаптации?

Дэвид Кроненберг: Иногда эти книги шокируют меня не меньше, чем мои фильмы впоследствии шокируют остальных. Прочитав «Автокатастрофу» Джеймса Балларда, я сказал себе: «В этом что-то клинически больное и слишком уж холодное». Кино по такому тексту не поставишь… А потом выяснилось, что эта клиническая холодность облегчает процесс адаптации – в отличие, кстати, от того же «Обеда нагишом» Уильяма Берроуза. По сути, мы видим на экране простую последовательность событий, как и в книге. Зрелищно они довольно эффектны, хотя само то, как описан секс… Не порнографично, не эротично, не соблазнительно, а как-то по-медицински. Будто в учебнике. Я следовал этой же линии: никаких замедленных съемок и красивостей. Процесс занял пару лет, насколько я помню. Мне понравилось, что продюсер Джереми Томас меня уговорил: сначала я отнекивался, потом внезапно для себя согласился.

– Часто ли инициатива создания фильма бывает продюсерской, а не вашей?

Дэвид Кроненберг: Иногда книга пускает корни в моем сознании, а потом сама прорастает там. Понятия не имею, как это происходит, для меня это таинственный процесс. Потом что-то щелкает: «Я знаю, как это сделать». А дальше пишу сценарий, обычно довольно быстро. Ведь мое сознание и подсознание давно уже трудились над ним.

– Поражает ваша способность держать эмоциональную дистанцию по отношению к показанному, к персонажам. Вы их не обвиняете и не оправдываете.

Дэвид Кроненберг: Я стараюсь избегать в моих фильмах показа точки зрения так называемых нормальных людей, которые как раз привыкли судить и осуждать тех, кто выбивается из установленной обществом нормы. Моя задача в другом: погрузить зрителя в сознание героя, в его «проект», и позволить аудитории хотя бы на время просмотра понять логику, мотивацию, цели этих странных людей. Самую необычную психопатологическую логику возможно и объяснить, и понять.

– Чего вы боитесь, когда беретесь за очередной рискованный проект? Ведь других у вас практически и не бывает.

Дэвид Кроненберг: Нельзя ничего бояться, кроме одного – сделать плохой фильм. Провал – мой единственный страх, причем провал в осуществлении художественных задач. Проблемы с цензурой? Возникают, но, как правило, они решаемы. Иногда продюсеры пытаются на меня повлиять, требуют что-то изменить, но мне удается отстаивать свою позицию. К слову: успех на фестивалях очень помогает настаивать на своем. Но в творческом смысле это обязанность – быть бесстрашным.

– Как вам удается сделать историю, придуманную кем-то другим, собственной? И вообще – насколько личные фильмы вы снимаете?

Дэвид Кроненберг: Каждый кадр – личный. Сначала ты проводишь кастинг, выбирая конкретных людей, лица, голоса. Потом стиль… камеры, линзы, освещение – все это очень личное. Разумеется, и музыка. Понятное дело, кино – это сотрудничество и соавторство с актерами, оператором, художником-постановщиком, композитором. Но сам выбор этих соавторов тоже всегда очень личный. Мои чувства и мысли, мой выбор – из них складывается фильм. Даже если диалоги написал кто-то другой, сам их ритм определяю только я.

– Сложно ли бывает уговорить актера сделать что-то радикальное, придуманное вами для фильма?

Дэвид Кроненберг: По-моему, убедить актера ни в чем невозможно. Даже когда необходимо это сделать. Все всегда написано в сценарии предельно прямо, а дальше актер читает и решает, чего боится, а чего нет. Если у тебя есть вопросы или сомнения, ты не подходишь: обычно я работаю так. Иногда мои сценарии страшноваты для актеров, ведь они требуют абсолютного обнажения – не столько физического, сколько психологического: необходимо показать свою уязвимость. Однако потом, когда мы ударили по рукам, я и моя команда всегда оказываем актерам поддержку