Читать книгу - "Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России - Дэн Хили"

вели к подобным запретам во Франции при старом режиме, немецких государствах и Англии. В то время как Европа, и Западная, и Восточная, следовала христианской традиции запрета «содомского греха», Русская православная церковь не выражала такой жесткой и карательной позиции, свойственной Римско-католической церкви с XII века[307]. Православию было сложнее навязывать новые сексуальные нормы, которые были основами веры, поскольку христианизация Руси началась лишь в Х веке и происходила на более обширной и малонаселенной территории по сравнению с той, которую контролировала Католическая церковь. Православная церковь считала любой секс, в том числе и в браке, опасным и греховным. Церковные источники до 1700 года (протоколы духовных судов, комментарии церковного права, катехизисы для священнослужителей низшего ранга) показывают, что мужские однополые контакты считались греховными, но некоторые их виды представлялись менее опасными[308]. Анальные сношения между мужчинами влекли такое же суровое наказание, как и (гетеросексуальное) прелюбодеяние, в то время как другие формы взаимного мужского контакта без проникновения карались более легким наказанием, которое назначалось, например, при мастурбации. Ив Левин полагает, что эта дифференцированная шкала наказаний основывалась на унаследованном русским православием классическим афинском определении анального сношения. Унаследованно оно было через византийское каноническое право. Православие стремилось сохранить в неприкосновенности мужскую гендерную роль, которая, как считалось, была в опасности, если один мужчина был готов к проникающему анальному сексу. Между тем, прочие – непроникающие – формы эротического контакта осуждались менее строго. Это разграничение между формами мужской однополой активности, основанное на ролях в сношении, позднее наложило отпечаток на определение мужеложства в российском законодательстве.

Роль фаллической пенетрации в православных осуждениях однополых прегрешений подчеркивается также наказаниями, которые назначались за женские однополые акты. Епитимьи за взаимную мастурбацию между женщинами были отчасти суровее, чем за аналогичные прегрешения у мужчин, но не столь тяжкими, как наказания за мужское анальное сношение. Сексуальности между женщинами церковные иерархи уделяли гораздо меньше внимания. Например, Русская православная церковь разработала целый покаянный кодекс, посвященный проблеме взаимных мужских эротических действий в монастырях, но аналогичного документа, касающегося женских обителей, составлено не было[309]. Степень суровости отношения церковных властей к однополым отношениям остается малоизученным вопросом, и упоминания о наказаниях редко встречаются в юридических документах более позднего времени. В одном из отчетов говорится, что в Московской Руси как мужчин, так и женщин за «содомское дело» жгли живыми[310]. Наиболее систематичное и пристальное внимание Церковь наверняка уделяла закрытому миру монастырей, где аскетическое отвержение плоти, которое якобы было легче осуществить в однополой среде, было и легче контролировать.

В России светские власти стали заниматься регулированием однополых половых актов позднее, чем в Западной Европе. Во Франции, Англии и Священной Римской империи в промежутке между XIV и XVI столетиями государства консолидировали власть над местными церковными судами и иерархиями и вводили собственные законы против «содомии»[311]. Часто такое законодательство повторяло уже существовавшие религиозные доводы для запрета. Более того, в эту эпоху западное юридическое толкование «содомии» включало не только анальное сношение (между двумя мужчинами или мужчиной и женщиной), но и другие сексуальные действия, которые не были направлены на деторождение. Только к концу XVII века «содомию» стали понимать как специфический половой акт. Это было обусловлено тем, что в Северо-Западной Европе ревнители моральной чистоты сосредоточили внимание на зарождавшейся городской субкультуре взаимной мужской сексуальности[312]. Моралисты, побуждаемые религиозными мотивами, осуждали мужскую проституцию и публичный секс как зло, и в Нидерландах и Англии наблюдались эпизодические волны судебного преследования «содомии». Именно тогда Петр I посетил эти страны во время своего путешествия по Европе – так называемого Великого посольства 1697–1698 годов, беспрецедентного для русского правителя.

Были слухи, что у Петра I был личный опыт мужеложства. Это промелькнуло в свидетельских показаниях в суде о мужеложстве над английским капитаном в Лондоне[313]. Намного позднее в ходе своего правления Петр I по рекомендации немецких советников впервые в истории России принял светский закон против однополых отношений. В то время как Православная церковь концентрировала свой надзор на однополой среде мужских монастырей, царь обратил регуляторные усилия на армию и флот – другую гомосоциальную сферу (то есть сферу, в которой общение происходит преимущественно между лицами одного пола). В то время в русской армии проходили крупные реформы, касавшиеся рекрутирования, обучения и экипировки. Лора Энгельштейн отмечает, что в петровском воинском уставе 1716 года «мужеложство» было наказуемо не из-за наносимого им морального вреда, а в силу угрозы стабильности воинской иерархии[314]. Это нововведение вовсе не было «лицемерием»[315], а отражало неустанное стремление царя перенять результаты того, что историки называют революцией в военном деле, поставившей армии Европы на уровень выше по сравнению с неуправляемыми и плохо оснащенными войсками Русского царства[316].

Расширение контактов с Западной Европой на протяжении XVIII столетия и постепенное усвоение правящей элитой России западных нравов подкрепилось и укоренением западных сексуальных ценностей. В проекте Уголовного уложения, которое начали разрабатывать во времена Елизаветы Петровны в 1754 году, статья «о содомском грехе» была написана языком Библии и гораздо менее конкретно определяла это преступление для гражданских лиц, чем это было в воинском законодательстве. В остальном, как и в петровском воинском уставе, статья различала акты по согласию и те, которые были совершены с применением насилия[317]. Этот проект, очевидно, был попыткой перенести на светское общество военное стремление сохранить иерархии и преподать его в узнаваемом религиозном контексте как моральную норму. Проект Уголовного уложения Российской империи 1813 года содержал еще более эвфемистичную формулировку, запрещавшую «противоестественное стыдодеяние»[318]. Язык этого проекта закона отражал моралистическую боязнь характеризовать преступление более ясными словами (из-за распространенной убежденности правителей, что описание «мужеложства» послужит лишь распространению порока). Данный проект также сохранял и даже усиливал религиозную подоплеку наказания, впервые прозвучавшую в проекте 1754 года. Проект Уголовного уложения 1813 года, помимо уголовного наказания (зависевшего от социального статуса преступника), предлагал обязывать совершивших злодеяние приносить «публичное церковное покаяние». Привлечение Церкви к моральному искуплению сексуальных преступлений совпало с расширением обязанностей Русской православной церкви по контролю за личными и семейными делами в эпоху реакции посленаполеоновских времен[319]. Когда в 1835 году новый свод уголовных законов был наконец введен (заменив предыдущий свод законов, которому было уже 186 лет), мужеложство было запрещено и для гражданских лиц. В этом и в пришедшем ему на смену Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года требование о том, чтобы православные верующие искали покаяния за мужеложство, укрепляло связь между религией и моралью, намеченную в предшествующих проектах. Добровольное мужеложство каралось ссылкой в Сибирь