Читать книгу - "Горько-сладкий эрос - Энн Карсон"

Так же могу ненавидеть, как прежде безмерно любила[4].

(Il., III, 414–415)

Елена немедленно повинуется – сочетание любви и ненависти делает противника неодолимым.

Синхронность горького и сладкого, поражающая нас в прилагательном glukupikron у Сапфо, в поэме Гомера представлена иначе. Условность эпоса дает внутренним движениям души возможность проявляться и разыгрываться динамически и линейно, так что разделение рассудка надвое угадывается за чередой взаимоисключающих поступков. Однако и Сапфо, и Гомер сходятся в том, что божественная природа желания представлена в двоякой форме – одновременно и друга, и врага, и таким образом эротический опыт оборачивается эмоциональным парадоксом.

Эрос появляется в различных жанрах и у разных поэтов как парадокс любви и ненависти. К примеру, Аристофан повествует, как соблазнительный молодой повеса Алкивиад оказывается способен внушить греческому демосу чувства, схожие с любовной страстью:

ποθεῖ μέν, ἐχθαίρει δέ, βούλεται δ᾽ ἔχειν.

Желает, ненавидит,

хочет все ж иметь[5].

(Ran., 1425)

В Эсхиловом «Агамемноне» описывается, как Менелай бродит по дворцу после того, как Елена оставила его. Кажется, в комнатах осталась ее тень; войдя в опочивальню, он восклицает: «И ложе, увы, сирое!» (411). Нет сомнения, он испытывает желание (pothos, 414), однако пустоту начинает заполнять ненависть (echthetai):

πόθῳ δ᾽ ὑπερποντίας

φάσμα δόξει δόμων ἀνάσσειν·

εὐμόρφων δὲ κολοσσῶν

ἔχθεται χάρις ἀνδρί,

ὀμμάτων δ᾽ ἐν ἀχηνίαις

ἔρρει πᾶς Ἀφροδίτα.

Не ее ль

Все царит в сих чертогах призрак?

Изваяний прекрасных

Ненавистно прельщенье:

Алчут очи живой красы!

Где ты, где, Афродита?[6]

(Ag., 414–418)

Любовь и ненависть снабжают темами и эллинистическую эпиграмму. Типичен призыв Никарха к возлюбленной:

Εἴ με φιλεῖς, μισεῖς με· καὶ εἰ μισεῖς, σὺ φιλεῖς με·

εἰ δέ με μὴ μισεῖς, φίλτατε, μή με φίλει.

Если ты любишь меня, ненавидь, ненавидя, ты любишь.

Коль отвращения нет, милая, нет и любви.

(Anth. Pal., XI, 252)

Должно быть, в самой изысканной, дистиллированной форме это клише подано у Катулла:

Odi et amo. quare id faciam, fortasse requiris.

nescio, sed fieri sentio et excrucior.

Ненависть – и любовь. Как можно их чувствовать вместе?

Как – не знаю, а сам крестную муку терплю[7].

(Catullus, LXXXV)

Порой поэты греческой лирической традиции осмысливают состояние эротической любви до такой степени концептуально, однако в общем и целом Сапфо и ее последователи предпочитают концепциям физиологические образы. Момент, когда душа, объятая желанием, разделяется надвое, представлен как дилемма тела и рассудка. Сапфо, как мы уже увидели, ощутила на языке «горечь и сладость» момента. В более поздних стихотворениях такая двойственность вкуса превращается в «горький мед» (Anth. Pal., XII, 81), «сладкую рану» (Anth. Pal., XII, 126) и «эрос сладких слез» (Anth. Pal., XII, 167). В стихотворении Анакреонта Эрот сбивает влюбленного с ног, обдав сперва жаром, а потом холодом:

μεγάλῳ δηὖτέ μ’ Ἔρως ἔκοψεν ὥστε χαλκεύς

πελέκει, χειμερίῃ δ᾽ ἔλουσεν χαράδρῃ.

Как кузнец молотом, вновь Эрот по мне ударил,

А потом бросил меня он в ледяную воду[8].

(PMG, 413)

– тогда как Софокл сравнивает это со льдинкой, тающей в теплых ладонях (Radt, fr. 149)[9]. Более поздние авторы смешивали ощущения жара и холода с метафорой вкуса; так получился «сладкий огонь» (Anth. Pal., ХII, 63), влюбленные, «обожженные медом» (Anth. Pal., XII, 216), стрелы Эрота «закалены в меду» (Anac., 27E). Поэт Ивик помещает эротический парадокс в дихотомию «мокрое-сухое» – «сверкающий молнией ветер фракийский» желания несет ему не дождь, а «жгучее безумие»[10] (PMG, 286, 8–11). Возможно, эти тропы отчасти основаны на античных представлениях о психологии и физиологии, связывавших приятные, желанные или положительные действия с ощущением жара, жидкости и таяния, а неприятные или ненавистные – с холодом, сухостью и застыванием.

Но никто не обещает простой карты эмоций. Желание – вещь непростая. По-гречески акт любви именуется «смешивание» (mignumi), а желание расплавляет члены (lusimelēs, ср. фрагмент из Сапфо выше). Смешались телесные границы, смешались и ментальные категории. Бог (pothos, желание), плавящий члены, сокрушает влюбленного (damnatai), точно враг на поле битвы:

ἀλλά μ᾽ ὁ λυσιμελὴς ὦταῖρε δάμναται πόθος.

Плавящий члены бог меня сокрушает.

(Archilochos, West, IEG 26)

Очертания любви и ненависти, следовательно, воспринимаются в связи со всевозможными сотрясениями чувственной сферы. Каждое такое сотрясение требует принятия решений и действий, но решение невозможно, а действие – парадокс, когда чувства возбуждены эросом. Даже повседневная жизнь дается с трудом; поэты говорят о последствиях поступков и суждений:

οὐκ οἶδ ὄττι θέω· δίχα μοι τὰ νοήμματα.

Я не знаю, как быть: у меня два решения[11], —

(LP, fr. 51)

говорит Сапфо и резко умолкает.

ἐρέω τε δηὖτε κοὐκ ἐρέω

καὶ μαίνομαι κοὐ μαίνομαι.

Люблю опять и не люблю,

И без ума, и в разуме[12], —

(PMG, 428)

восклицает Анакреонт.

ἐξ οὗ δὴ νέον ἔρνος ἐν ἠϊθέοις Διόφαντον

λεύσσωνοὔτε φυγεῖν οὔτε μένειν δύναμαι.

На Диофанта гляжу, среди отроков новую отрасль.

Бегством уже не спастись, но и остаться нельзя.

(Anth. Pal., XII, 126, 5–6)

«Желание велит влюбленному действовать и в то же время не действовать», подытоживает Софокл (Radt, fr. 149). И не только действие терпит неудачу. Моральная оценка также ломается под действием парадокса, и желание распадается на благо и зло, сосуществующие одновременно. Эрот Еврипида «в колчане соблазнов две стрелы хранит – ту, что блаженным навек человека творит, с той, что и сердце, и жизнь отравит»[13] (IA, 548–549). Более того, Еврипид делает из одного бога любви двух: два Эрота появляются во фрагменте утраченной трагедии «Сфенебея». Один из них дарует влюбленному добродетельную жизнь; второй – злейший