Читать книгу - "Лапландия. Карелия. Россия - Матиас Александр Кастрен"

надзор, волкам все-таки нередко удается в одну ночь зарезать несколько оле­ней. Вследствие этого во все продолжение зимы горному лопарю незачем убивать оленей для своего употребления: он довольствуется волчьими объедками, хотя и лишается, таким образом, лучших кусков и крови, которую любит пить горячую. Напрасно полагают, что горный лопарь пи­тается одним мясом; он, правда, к вечеру сварит себе сыт­ную мясную похлебку (которую, в противоположность ры­боловам, ест без соли), но я видел, что даже прислуга ела хлеб, масло, соленую рыбу, олений сыр[27] и тому подобное. К главной пище лопарей-рыбаков — к древесной коре — горный лопарь не имеет нужды прибегать: он по-своему богат, и в этом-то и заключается его единственное, суще­ственное преимущество перед первыми. Во всем остальном — в религиозном и нравственном отношениях — лопарь-рыбак гораздо выше собрата своего, живущего в горах. И сама жизнь горных лопарей далеко грубее и дичее жизни рыбаков. Последние проводят большую часть зимы в своей избе, предаваясь покою, может быть, уже слишком невоз­мутимому; горец же, напротив, целый день борется с холо­дом, бурей и непогодой и вообще принужден вести жизнь, подобающую более зверю, чем человеку. Постройки рыба­ков не показывают, конечно, больших успехов в архитек­туре, но если рыбак построил себе избу, обзавелся овцами и даже коровой, то это уже шаг к жизни оседлой. Однако ж он все-таки бродит летом, а иногда даже и зимой переменя­ет место жительства, а потому и остается еще полукочевым — чем-то средним между горным лопарем и поселенцем. Лопари-рыболовы находятся действительно в переходном со­стоянии, а так как все переходы довольно трудны, то и у энарских лопарей переход от кочевания к оседлости произ­вел значительное хозяйственное расстройство. Желательно, чтобы те, кои могут содействовать благосостоянию Лаплан­дии, поняли настоящее значение вышеупомянутого пере­ходного состояния и постарались привести энарских лопа­рей не на горы и не к норвежским фиордам, а к тому, к чему они сами бессознательно стремятся — к совершенно оседлому образу жизни.

После всех этих отступлений пора, однако ж, собирать­ся опять в дорогу. Впрочем, спешить отъездом нельзя, по­тому что для того, чтоб олени пробежали двенадцатимиль­ное расстояние от Патсйоениски до русско-лапландской де­ревни Синьель, для них необходимы предрассветный отдых (Koitto lepo) и затем паства, продолжающаяся несколько времени. Потом предстоит еще немалый труд поймать оле­ней. Их ловят арканом, который закидывают на рога. В особенности трудно ловить оленей, происходящих от диких, потому что они, еще издали увидев человека, бегут от него. Завтрак не задерживает, конечно, лапландца так, как фин­на, но оба народа отличаются одинаковой способностью во­лочить время. Так и при нашем отъезде из Патсйоениски был уже почти полдень, когда хозяин подал, наконец, знак к отъезду. Знак этот подается обыкновенно прежде, чем зап­рягут оленей, потому что запряганье их так просто, что на это дело, по выражению лопарей, не нужно даже и време­ни. Оно производится следующим образом. На голову оле­ня надевают недоуздок, к которому прикреплены вожжи, а на шею хомут из мягкой оленьей кожи; последний, охва­тывая шею оленя, несколько удлиняется под передние ноги. Постромка составляет отдельную часть; проходя между ног животного, она прикрепляется одним концом к хомуту, а другим к петле, находящейся под передней оконечностью саней. Сани внешней формой похожи на перерубленную пополам лодку со спинкой и довольно широким дном. Что касается до их величины, то одному человеку можно удоб­но в них поместиться и, сверх того, для упора можно еще положить в ноги чемодан.

Олени запряжены, наконец, и все в порядке. Лопарь читает еще про себя «Отче наш» и затем пускается через холмы и горы с такой скоростью, которую можно сравнить разве только с быстрым полетом птицы. Вскоре олень уме­ряет, однако ж, бег свой и идет уже обыкновенно неизмен­ной рысью, однообразность которой равно утомительна и для тела, и для души. Поэтому и бывает приятно спускать­ся по временам даже с крутых утесов, но дорога между Патсйоениски и Синьеля, по несчастью, совершенно ров­ная, и на ней нет ни утесов, ни высоких гор. Она идет по бесчисленному множеству малых и больших озер, а они-то пуще всего и истощают терпение не только своей пустын­ной однообразностью, но и свободным по ним разгулом вет­ра и непогоды. Есть, впрочем, и леса, хоть несколько защи­щающие по крайней мере от ветра, но тут никакого разно­образия, кроме разнообразия елей; никакого признака жиз­ни, кроме звериных следов; никакого звука, кроме воя вет­ра и печального скрипа какого-нибудь столетнего дерева, которое от бремени лет склонилось к соседу и как бы молит о защите от угрожающей ему бури. Многие ровесники его лежат уже низверженные беспощадным губителем, и он, как бы из уважения к стойкости своих противников, наве­ял уже на них огромные груды снега. Но что эти груды в сравнении с гигантскими памятниками, которые природа воздвигла здесь на собственной могиле своей? Ты, может быть, думаешь, что эти мрачные, виднеющиеся вдалеке призраки — облака? Но разве ты не видишь, как они не­подвижны? Разве не говорит тебе все окружающее и, меж­ду прочим, и самый белый покров земли, что они стоят здесь свидетелями бренности и смерти?

Такое мрачное расположение навеяла на мою душу лап­ландская природа в начале нашего путешествия из Патсйо­ениски. Чтоб дать другое направление своим мыслям, я

подъехал к проводнику и завел с ним разговор. Между про­чим, я спросил его, почему, как скоро мы переехали рус­скую границу, напала на нас такая сильная буря? Лопарь отвечал мне, что на самой границе вместо таможни было Святое место (basse-baikke), и потому святое, что там стоял сеида. В прежние же времена лапландец никогда не проез­жал мимо сеида, не остановившись подле него поесть и, разумеется, не принесши ему жертвы. Русские лопари и до сих пор сохраняют этот обычай из страха, чтоб не подверг­нуться дорогой голоду или какому-нибудь другому несчас­тью за несоблюдение его. «Может быть, сеида требовал и от нас жертвы, — продолжал, улыбаясь, лопарь, — и этой бу­рей показывает нам теперь свою силу». Желая утешить гнев раздраженного бога, мы остановились закусить, но и это ни к чему не послужило. Непогода не только не утихла, но даже увеличилась, и нам оставалось только терпеть и уте­шать себя надеждой, что по крайней мере ночь проведем близ живительного огня. Действительно, эта надежда ис­полнилась. Мы нашли сваленную ель, корень которой мог бы, казалось, поддерживать вечное пламя. Мы вырыли подле него просторную яму, натаскали в нее ветвей, растянули со стороны ветра парус (loudet), поставили котел на огонь и уселись вокруг. Ветер не беспокоил нас: он