Читать книгу - "Лачуга должника и другие сказки для умных - Вадим Сергеевич Шефнер"

– Я исхожу из той логической предпосылки, что основой всего живого является еда. Желудок – властелин жизни. Человек с пустой головой может прожить до глубокой старости, но человек с пустым желудком не проживет более сорока дней. Мозг человека существует и мыслит за счет желудка, однако наяву он, мозг, живет как бы в гордой отчужденности от своего кормильца. Но стоит человеку уснуть – и в нем пробуждается подсознание, мозг и желудок заключают союз. Вследствие этого естественного объединения возникают некие энерговолны. Мне удалось их обнаружить благодаря сконструированному мной прибору-уловителю. Теперь я конструирую прибор-усилитель, с помощью которого я направлю эти волны в космическое пространство.

– Но что же это за волны? – спросил я.

– Вульгарно говоря, это волны аппетита. Это волны желания пищи, волны боязни голода.

– Они возникают только у голодных?

– Нет, и у сытых. Ведь каждый сытый подсознательно ощущает, что он может стать голодным. Боязнь голода живет в человеке с тех незапамятных времен, когда люди кормились охотой; а охота не всегда была удачной и им приходилось голодать. И как бы ни были высоки замыслы любого современного человека, тайный, подсознательный фундамент всех его намерений – это прочно, надолго обеспечить свой желудок питанием.

– Но при чем здесь эти энерговолны, о которых вы говорите?

– А при том, что если их усилить, то они, устремясь в космос, свяжут мозг и желудок спящего человека с космической пустотой…

– Ну, в этом мало радости. Пустоты и у нас хватает… Какой же в этом толк?

– Космическая пустота – не простая пустота, – наставительно изрек мой собеседник. – Это пустота вещественная. Из нее возникли галактики, созвездия, планеты, в том числе и наша Земля. И все живое порождено ею. Все мы – дети пустоты.

– Какие странные вещи вы говорите… Но что же такое сулит спящему эта небесная пустота?

– Очень многое! Благодаря усиленным энерговолнам, между человеком спящим и пустотой возникает связь прямая и обратная. А поскольку, как я уже говорил, мозг и желудок спящего – союзники, а пустота материальна, то произойдет материализация сновидений и спящий сможет во сне питаться реальной пищей, – тихо произнес Утюгов.

Помню, выслушав это откровение своего будущего друга, я с трусливой тревогой поглядел на наших соседей по очереди: вдруг они примут Утюгова, а заодно и меня за ненормальных? Но нет, никому до нас дела не было. Здесь многие со многими были знакомы, ведь все по соседству жили, и всем было о чем поговорить. Двое мужчин, стоящих за Утюговым, толковали о рыбалке, о корюшке, а та дама, за которой стоял я, подробно, с радостной жестикуляцией, рассказывала стоящему перед ней старичку о том, как ей удалось получить килограмм гречневой крупы. Нет, никто нас не подслушивал, никто не собирался тащить в психушку, так что мы могли безбоязненно продолжать наш странный разговор. И я в упор спросил Утюгова, неужели он на самом деле верит в то, что при некоторых обстоятельствах пространство превращается в вещество?

– Да, верю! – тихо, но твердо ответил он. – И не так уж далек тот день, когда и вы в это поверите. А до этого можете считать меня сумасшедшим; я ведь заметил, как опасливо вы поглядываете на наших соседей по этой сладкой очереди.

– Нет, я лично за психа вас не считаю, – честно ответил я. – Но боюсь, что другие могут признать вас за не вполне нормального… А я симпатизирую вам, как мечтателю. Люди нынче очень уж практичными стали, приземлили сами себя. А вы парите над действительностью, над бытом, над жратвой…

– Только не над жратвой! – шутливо, но с некоторой строгостью в голосе поправил меня Утюгов.

4. Визит в будущий музей

На следующий день, в воскресенье, я отправился за насосом. Матвей Утюгов жил во флигеле четырехэтажного дома. Ныне там, как известно, музей. Смею вас заверить, Уважаемый Читатель, что обстановка квартиры сохранена в полной исторической целостности и сохранности. Бедность, убогость меблировки поражает посетителей этого музея. Но хочу напомнить: насколько велика была гениальность Утюгова, настолько велика была и скромность его.

А теперь вернусь к тому дню. Свернув с улицы в темноватую подворотню, миновав узкий двор, где стояли мусорные баки, по выщербленным ступеням лестницы поднялся я на четвертый этаж, и возле двери, которая вела в квартиру № 24, нажал на кнопку звонка. Дверь мне открыл сам Утюгов. Мы дружески поздоровались. В маленькой прихожей стояли три велосипеда; Утюгов, сняв с рамы одного из них насос, вручил его мне. Сказав ему какие-то благодарственные слова, я пообещал вернуть насос недели через три; ведь велосипедный сезон на исходе, уже осень поздняя.

– Ради бога, не беспокойтесь! Не пропадем мы без этого насоса! – заявил Утюгов и далее сообщил, что вчера жене его удалось купить кило конфет «Старт», так что сейчас мы приступим к чаепитию. Я начал отнекиваться, но он и слушать не хотел и по узкому коридорчику привел меня на кухню, где познакомил со своей супругой Надеждой Алексеевной.

– Только уж извините, чай здесь, на кухне, будем пить; комнаты наши для чаепитий и обедов не приспособлены, – с некоторой грустью в голосе обратилась ко мне эта симпатичная женщина и добавила, что ждет нас здесь минут через двадцать.

Утюгов повел меня в ту комнату, которую ныне экскурсоводы именуют «рабочим кабинетом Утюгова». Она всем известна, описывать ее не буду. Замечу, однако, что два стеллажа, находившиеся в ней, ныне пусты, потому что, согласно завещанию Матвея Утюгова, все книги после его смерти были сданы в Публичную библиотеку. А при нем полки этих невзрачных стеллажей прогибались от множества книг по самым разным отраслям человеческих знаний – по электронике, астрономии, физике, химии, высшей математике, психологии, агрономии, зоологии, медицине, ветеринарии, философии, кулинарии, биологии, да всего и не перечесть… И изо всех этих томов торчали закладки, все они были читаны-перечитаны мудрым Матвеем! При дальнейших встречах с ним я всегда поражался его многосторонней образованности.

Указав мне на потертое бархатное кресло, Утюгов сел на ветхий хромоногий стул и спросил: «Вы ведь голодали в молодости?» Я ответил, что да, жизнь моя в детстве и в юности была тяжелой, голодной; я довольно подробно поведал ему об этом. Однако Вас, Уважаемый Читатель, с этими печальными подробностями ознакомлять не считаю нужным: ведь мое повествование посвящено не мне, а Матвею Утюгову. А он, выслушав меня, сказал, что по тому, как сосредоточенно и целеустремленно я поедал сардельки в пивнушке «Под тещей», ему сразу стало ясно, какая несладкая жизнь была у меня когда-то.

И тут мой новый