Читать книгу - "Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот"

них подлинны, авторство других вызывает сомнение. Но мы были бы весьма удивлены, если бы в разряд последних попал «Маленький пророк из Богемского Брода»{442} — фантазия весьма специфического характера, но вполне достойная таких авторов, как Казот или Гофман.

Жизнь Казота все еще протекала легко и безоблачно. Вот портрет, составленный Шарлем Нодье, которому в детстве довелось видеть этого знаменитого человека:

«К крайнему своему благодушию, так и сиявшему на его красивом и веселом лице, к нежному и кроткому выражению по-юношески живых голубых глаз, к мягкой привлекательности всего облика господин Казот присоединял драгоценнейший талант лучшего в мире рассказчика историй, вместе причудливых и наивных, которые в одно и то же время казались чистейшей правдою в силу точности деталей и самой невероятной сказкою из-за чудес, коими изобиловали. Природа одарила его особым даром видеть вещи в фантастическом свете, — всем известно, насколько я был расположен упиваться волшебством подобных иллюзий. Итак, стоило мне заслышать в соседней зале мерные, тяжелые шаги, отдающиеся эхом от плит пола; стоило двери отвориться с аккуратной неспешностью, пропустив сперва старика слугу с фонарем в руке, куда менее проворного, чем хозяин, шутливо звавший его „земляком“; стоило появиться самому Казоту в треуголке и зеленом камлотовом{443} рединготе, обшитом узеньким галуном, с длинною тростью, украшенной золотым набалдашником, в башмаках с квадратными носами и массивными серебряными пряжками, как я со всех ног кидался к желанному гостю с изъявлениями самой необузданной радости, возраставшей еще и от его ласк».

Шарль Нодье приписывает Казоту одну из тех таинственных историй, которые последнему так нравилось рассказывать в обществе, жадно внимавшем каждому его слову. Речь идет о продолжительности жизни Марион Делорм{444}, которую, как утверждал Казот, он видел за несколько дней до ее кончины в возрасте примерно ста пятидесяти лет, если судить по документам о крещении и смерти, сохранившимся в Безансоне. Принимая на веру эту более чем сомнительную цифру, можно заключить, что писатель видел Марион Делорм, когда ему был двадцать один год. Таким образом он мог, по его словам, поведать многие неизвестные доселе подробности смерти Генриха IV{445}, при которой, вполне вероятно, присутствовала Марион Делорм.

Тем не менее в ту пору в свете не счесть было подобных рассказчиков — свидетелей и знатоков всяческих чудес. Граф Сен-Жермен и Калиостро{446} — вот кто будоражил умы, а у Казота, вероятно, только и было, что литературный талант да скромность честной и искренней души. Однако нам придется поверить в его знаменитое пророчество, запечатленное в мемуарах Лагарпа{447}. В данном случае он лишь сыграл роковую роль Кассандры, и, хотя его часто упрекали в том, что он вещает, «точно пифия на треножнике»{448}, в этом предсказании писатель, к сожалению, не ошибся.

III

Вот что записывает Лагарп:

Мне кажется, это случилось только вчера; было, однако же, начало 1788 года. Мы сидели за столом у одного из наших собратьев по Академии{449}, столь же богатого и знатного, сколь и остроумного. Компания собралась немалая и довольно пестрая: священники, придворные, литераторы, академики и проч. Стол, как и обычно, был превосходен. За десертом подали мальвазию и констанцию{450}, которые еще более развеселили собравшихся, сообщив им свободу поведения, не всегда отвечающую правилам приличия: все казалось дозволенным, лишь бы рассмешить соседей.

Шамфор{451} прочел нам кое-какие из своих непристойных богохульных сказок, и светские дамы выслушали его, даже не подумав стыдливо прикрыться веером. Дальше — больше: целый поток острот низвергся на религию, вызывая восторженные аплодисменты. Один из гостей встал и, подняв стакан с вином, провозгласил: «Да, господа, я так же уверен в том, что Бога нет, как и в том, что Гомер был дурак!» Казалось, он и впрямь убежден и в том, и в другом. Заговорили о Гомере и о Боге. Нашлись, впрочем, среди гостей такие, что отозвались хорошо об обоих.

Затем беседа сделалась серьезнее: собравшиеся рассыпались в похвалах Вольтеру, который произвел революцию, и порешили, что это и есть наипервейшая его заслуга: «Он задал тон своему времени, заставил читать себя и в лакейских, и в гостиных!»

Один из присутствующих рассказал, покатываясь со смеху, как его парикмахер, напудривая ему букли, преважно заметил: «Видите ли, месье, хоть я всего лишь жалкий лекарь-недоучка, я — атеист не хуже иных прочих».

Отсюда последовал вывод, что революция не заставит себя ждать, — ведь совершенно необходимо, чтобы суеверие и фанатизм уступили место философии: все принялись высчитывать, когда именно грядут события и кто из собравшихся доживет до царства разума. Самые старшие из нас сетовали на то, что не успеют увидеть его, молодые радовались вероятности узреть сей триумф, особливо же превозносили Академию за подготовку великого труда{452} и за то, что она стала средоточием, центром, символом свободомыслия.

И лишь один из гостей не принял участия во всеобщем веселии — напротив, слегка даже подтрунивал над нашим энтузиазмом: то был Казот, весьма любезный и оригинальный господин, но, к несчастию, веривший в бредни иллюминатов. Забегая вперед, скажу, что он вскорости прославился героическим своим поведением.

Взяв наконец слово, он заговорил в высшей степени серьезно:

— Господа, будьте довольны, желание ваше исполнится, вы все увидите эту великую, потрясающую революцию. Вам ведь известно, что я немного пророк, — так вот, повторяю вам: ВСЕ ВЫ ЕЕ УВИДИТЕ.

Ему отвечают избитою фразою:

— Для этого не нужно быть пророком!

— Согласен, но, думаю, нужно все-таки немного быть им, чтобы заглянуть чуть дальше в будущее. Знаете ли вы, что воспоследует в результате этой революции, которую вы ожидаете с таким нетерпением? Что она принесет вам вначале и что произойдет потом — неизбежно и в самом скором времени?

— А нуте-ка, послушаем! — воскликнул Кондорсе{453}, как всегда, недоверчиво-грубым тоном. — Интересно, что такого может предсказать философу пророк?

— Вы, господин Кондорсе, умрете на соломе в темнице от яда, который «счастливые» события того времени заставят вас постоянно носить при себе и который вы примете, дабы избежать секиры палача.

Присутствующие встретили эти слова ошеломленным