Читать книгу - "Театр – волшебное окно - Коллектив авторов"

Володька очень болен. И что каждый футбольный прыжок причинял ему страдания. Но он с детства был мужчиной и не показывал виду, что ему тяжело и страшно. По-моему, этот подросток просто врубился Саше в характер, прибавив ему настоящей мужской харизмы.

Родного отца Хочинский тоже лишился рано, как и Шуранова, лет ему было почти столько же, сколько ей в тех ее трагических обстоятельствах. Обстоятельства гибели его отца были другими, но тоже трагическими. Отец, Юрий Хочинский, был очень одарен. Он пел для фронтовиков в джаз-оркестре Николая Минха – был такой замечательный коллектив, давший в блокаду 1200 концертов. Юрий Хочинский пришел туда в 1945-м, в 21 год. Он был первым исполнителем песни, ставшей почти народной – «Одинокая гармонь». А в 47-м его голос прозвучал как бы от Принца в знаменитой «Золушке». Когда Золушка с Принцем оказываются в Волшебной стране, звучит песня.

«Это сон или виденье…» Проникновенные хрустальные звуки… Такое ощущение, что отец передал свой талант и голос сыну, которого не успел еще узнать.

В памяти стоит мгновение: Александр Хочинский берет в руки гитару, зал замирает. Пение его – такое протяжно-старинное и такое безоглядно-сегодняшнее, что казалось, мир на земле вечен, а смерти нет. Душа целого зала становилась единой и взмывала куда-то высоко. «Бог в помочь вам, друзья мои…» Это пушкинское «19 октября 1827 года».

«Бог помочь вам, друзья мои, и в бурях, и в житейском горе, в краю чужом, в пустынном море и в мрачных пропастях земли!»

Когда мой друг, Евгений Алексеевич Линд, создавал Музей искусства блокадного города «А Музы не молчали», он решил дать концерт жителям в новгородском Мясном Бору. В войну это место называли Долиной смерти, а после войны – Долиной мужества. Именно там погиб его отец, директор довоенного ТЮЗа. Алексей Павлович Линд всю жизнь мечтал сыграть героическую роль и сыграл ее не на сцене, а в жизни. В первый день войны взял в костюмерной театра шинель и ушел в ней на фронт.

Тогда вместе с Линдом в Мясной Бор поехал Александр Хочинский. Он исполнял там песни своего отца, специально разучил их и пел несколько часов подряд для простых людей, разумеется, бесплатно. Линд рассказывал, тишина стояла такая, что было слышно, как листья на деревьях трепещут. Это был поминальный концерт, в память всех, кто не вернулся с войны, но все равно дошел до Победы…

На спектакли Ленинградского ТЮЗа и взрослые, и дети шли лавиной. Театр Зиновия Корогодского был духовным центром нашего города, таким же мощным, как БДТ Товстоногова или театр Ленсовета Владимирова. Каждая премьера несла счастье.

Корогодский пригласил Тоню Шуранову в ТЮЗ сразу после окончания института. Она думала – на время, оказалось – на судьбу. В ТЮЗе Корогодского можно было сыграть все на свете, диапазон ролей у его актеров был безграничен. К тому же, с детьми разговаривали, не приседая на корточки и не расхаживая на ходулях. О сокровенном – и без фальши. О лучшем невозможно и мечтать. Таким, как Шуранова и Хочинский, Соколова, Волкова и Иванов, Тараторкин, Каморный и Шибанов, Лавров и Боровкова, Жвания и Введенская, Дьяченко и Федоров… Эти артисты умели все – в каждом крутился вечный двигатель. Они проживали свою судьбу с максимальной амплитудой таланта, дерзости и парадокса.

Шуранова стала Царь-Девицей в «Коньке-Горбунке» – дипломном спектакле Хочинского, когда он заканчивал студию при ТЮЗе. Но до их «Кошки» было еще лет десять – поисков, потерь, прежних браков.

Сейчас много появилось воспоминаний о них. Каждый не преминет сообщить о разгульном Сашином характере, о том, как тот мог пропасть на несколько дней, как уходил гулять с собакой, а потом собака возвращалась одна. Просто душа у него была широкая, как волна. Прилив – отлив, а возвращается душа к родному Острову.

Как там у Пушкина: «Бог в помочь вам, друзья мои, в заботах жизни, царской службы, и на пирах разгульной дружбы…» Саша дружил, наверное, со всей Покровкой, все это пространство вокруг площади Тургенева (они переехали в новую квартиру из коммуналки, где прожили счастливых семь лет, а на Покровке – в два раза больше) тоже стало частью его души. А его песни – частью Покровки. Как вечный ветер над ней.

И еще один незабываемый кадр из самого конца XX века. Август 1991-го, Дворцовая полна народа, люди стоят тесно, выступает Собчак, который не пустил в город танки ГКЧП. Это была минута высочайшего единения, такого, наверное, как в День Победы, в 1945 году. Никогда раньше и никогда потом я не видела столько людей на Дворцовой, и не ощущала столь единого дыхания. Нам казалось тогда – свобода возможна, истина – вот она, а душа крылата. Люди стояли очень тесно и нервно курили. Когда все разошлись, на площади остались кучки пепла – часто, часто на каждом метре.

Я оглядывалась по сторонам и думала, странно, что вокруг только незнакомые люди. Пошла на троллейбус, вскочила, смотрю, передо мной кто-то стоит с гитарой. Поворачивается – Хочинский! Вот тебе и знакомый, и родной. Как мы тогда метнулись друг к другу. И произнесли одновременно: «Глоток свободы!». Был такой спектакль в ТЮЗе о декабристах, когда ЗЯ уговорил Булата Окуджаву-написать пьесу.

Нам тогда и впрямь почудился этот глоток. Глаза у Хочинского сияли, почти так же, как у Шурановойв «Войне и мире». Некстати вспомнилось, как он признавался: читая это произведение в школе, пропускал описания природы и философию. Ему хотелось дойти до сути поскорее. «Любил блеснуть на экзаменах и не любил к ним готовиться». А потом, уже работая с Корогодским, понял: без буден, мол, не бывает премьер, делу надо уметь служить. Он пришел к этому уже давно, когда в ТЮЗе все еще было хорошо. И вот они, испытания 90-х, свалившиеся на всех нас. Но Хочинский с Шурановой оказались к ним готовы. Сохраняя верность своему Делу и своему Мастеру. Тогда, в троллейбусе, я спросила: «Как Тоня?». Александр Юрьевич сдержанно ответил: пытаемся, мол, работать. А ведь это были одни из самых трудных их лет. Некоторое время играли в маленьком антрепризном театрике «Интерателье», потом пытались создать свой «Глобус». Понятно, оставался еще Ленфильм. Оставались Сашины выступления на концертах в Клубе бардовской песни.

Такое ощущение, что он пел всегда. «Жил певчий дрозд» – пронзительное название фильма Отара Иоселиани приходит мне в голову всякий раз, когда я вспоминаю Хочинского. Гитара была вечным и естественным его атрибутом, как у греческого бога. А в ушах так и слышится: «Жу-ра-а-вль по небу