Читать книгу - "Время в средневековом городе - Коллектив авторов"

что, как полагают историки, привело к появлению городских часов, отразивших переход от «природных циклов аграрного календаря» и «времени церкви» к бюргерскому времени, «времени купцов»[393]. Эта инаковость была задана «плотным» взаимодействием соседей – как других ремесленников и торговцев, так и тех, кто не имел отношения к городскому ремеслу, но пользовался его плодами и одновременно находился слишком близко, и потому волей-неволей вовлекался в процесс их получения. Единый поток времени был разделен на отрезки, за соблюдением границ которых следили не только те, кто работал, но и прочие горожане, и городские власти. И самые малые из названных в источниках отрезки времени – часы – были измерены разными способами, подтверждавшими друг друга, соотнесение которых было нацелено не только на точность, но и на объективность измерения.

Из всех природных явлений важные для парижских ремесленников и торговцев многочисленные и разнообразные единицы измерения времени более всего отражают движение солнца в течение дня. Другие природные циклы представлены опосредованно – через даты годовых праздников, в регламентах в большинстве своем увязанных с уплатой пошлин, а не с профессиональной деятельностью. Однако эти праздники отсылали не столько к движению солнца в течение года, сколько к другому времени христианского сознания – вечности.

Отсчитывая неделю, месяц, полгода или год, исходным пунктом ремесленники и торговцы видели свои собственные дела и обстоятельства: поступление в обучение и его завершение, прием в корпорацию, поступление на работу, выполнение заказа, досмотры мастерских. Потерянные учеником месяц или два, полгода или год не зависели от времени года, аграрного или церковного календаря; один или два дня, когда мастер и родители искали беглеца, не соотносились с выходными или праздниками и не прекращались на это время. Погодные условия могли быть причиной послаблений в торговле (как у булочников), но на продолжительность рабочего дня не влияли – в отличие от длительности светового дня, для справедливости измерения которого ремесленники использовали разные способы: как субъективную оценку степени освещенности, так и объективные, независимые от мнения хозяина или заказчика звон колокола или крик глашатая – обычные для средневекового города звуки.

Е.Н. Кириллова

Раздел 3

Право управлять временем: средневековый город и государство

3.1. Диктатор времени. Парижанин середины XVI века и проекты календарных реформ

В 1556 г. в Париже объявился диктатор. Так сам себя назвал адвокат Парижского парламента Рауль Спифам. Он опубликовал произведение, озаглавленное им Dicaearchiae Henrici regis christianissimi Progymnasmata, что можно перевести как «Упражнения христианнейшего короля Генриха в правосудном правлении». В него входило свыше трех сотен постановлений, якобы вынесенных королем по различным вопросам и касавшихся совершенствования королевского правосудия, управления делами Галликанской церкви и «улучшения, приращения, украшения и поддержания наилучшего политического состояния города Парижа»[394]. В дальнейшем у этого сочинения будет странная судьба: кто-то сочтет его аутентичным сборником королевских законов[395], другие – трудом анонимного фальсификатора[396], третьи – сатирическим произведением или даже утопией[397]. И в тех, и в других суждениях есть доля истины, но для современников эта книга не представляла особой загадки. Прежде всего, она не была анонимной, коль скоро в предисловии автор указал латинскую форму своего имени[398]. Термин progymnasmata относил произведение к известному в античности и возрожденному гуманистами жанру упражнений на вымышленную тему для обучения риторике, понимаемой как судебное красноречие[399]. Порой подобные сочинения, призванные привить молодым клеркам навыки составления документов, создавались в игровой, сатирической форме[400].

Реакция Парижского парламента на публикацию Спифама была сугубо негативной: в доме адвоката был проведен обыск, материалы второго тома, готовые к изданию, были изъяты и уничтожены, то же предписывалось сделать с уже отпечатанным первым томом. Однако книга уже успела разойтись, и до нашего времени сохранилось не менее дюжины экземпляров. Впрочем, Парламент при этом не инкриминировал автору подделку королевских указов или иное деяние, квалифицируемое как «оскорбление величества», за что полагалось тяжкое наказание. Речь шла лишь о дисциплинарных вопросах: Спифам нарушил предыдущее предписание Парламента, согласно которому ему запрещалось заниматься написанием и распространением каких бы то ни было текстов[401].

Несмотря на удивительное разнообразие постановлений, собранных в «Дикэархии», главная мысль книги Спифама была достаточно ясна и определялась политическим контекстом. В феврале 1556 г. между Валуа и Габсбургами было заключено Восельское перемирие сроком на пять лет. За это время надо было срочно подготовиться к новой войне с Испанией, уже тогда в экономическом и военном отношении превосходящей силы Франции. Для этого требовалось переустроить все управление королевством и, выражаясь современным языком, сделать государственный механизм более эффективным.

Важнейшим при этом автор считал фактор времени. В ключевом для всей «Дикэархии» постановлении XIX Спифам, ссылаясь на Аристотеля, подчеркивает, что преимущество монархии над иными формами правления состоит в быстром принятии решения и быстром его осуществлении. Однако, по мнению автора, закон, изданный королем и скрепленный Большой королевской печатью, во Франции далеко не сразу претворяется в жизнь. «Так порой случалось во Франции, что король, желая свершить великие деяния для своей короны и укрепить полноту королевской власти над своими парламентскими куриями (в особенности над курией Парижского парламента), встречал с их стороны сопротивление своим действиям в отношении финансов, войны, браков принцев королевской крови, их апанажей, заключения мирных договоров и перемирий, что приводило к величайшим проволочкам». Парламент, по словам Спифама, был не самым большим злом, «еще хуже бывало, когда король намеревался выслушать мнение собранных Штатов, которые, кроме того, что весьма опасны и склонны к народному мятежу, создают неудобства дополнительными помехами и длительными проволочками, из-за чего удобный случай всегда бывает упущен»[402].

В связи с этим «король» учреждает особую королевскую печать, которая будет называться «имперской и диктаторской печатью. Исполнение писем, скрепленных этой печатью, будет зависеть лишь от воли короля, и никто не сможет противоречить или противостоять ей, заявляя протесты или подавая апелляции»[403].

Любую проволочку и помеху с этого момента следовало считать государственным преступлением.

Поскольку король только лично будет отправлять правосудие в своей консистории, выражая тем самым наивысший суверенитет, то ее штат состоял всего из трех служащих: диктатора, т. е. хранителя диктаторской печати, секретаря, ведущего регистр королевских распоряжений, скрепленных этой печатью, и печатавшего их типографа. Диктатором в этом постановлении назначался не кто иной, как «Рауль Спифам, шевалье, доктор обоих прав»[404].

Термин «диктатор» для современников Спифама еще не обладал всеми теми негативными коннотациями, которыми он обрастет в будущем. Зато автор и его читатели знали, что в Древнем Риме диктатором называли