Читать книгу - "Пиноккио. Философский анализ - Джорджо Агамбен"

на сей раз его источник – не языческий миф, а Библия. Как замечает Манганелли, Фея снова выступает здесь «безжалостной подельницей» его рока. Пока он плывет куда-то наудачу, то замечает посреди моря «утес как будто из белого мрамора, а на вершине его – чудесную козочку, которая нежно проблеяла ему что-то и подала знак (какой?) подплыть к ней ближе». У этой козочки «ярко-синяя, лазоревая шерсть, сильно напоминавшая по цвету волосы волшебной девочки». Деревянному человечку ничего не остается, кроме как поднапрячься и вдвое быстрее добраться до белого утеса. Автор «параллельного» комментария предполагает, что этот образ – видоизмененный белый домик, где герою впервые явилась фея. И вот Пиноккио замечает, как из воды вырастает и несется ему навстречу «ужасная голова морского чудовища: его разверстая пасть подобна бездонной пропасти, внутри три ряда острых зубов, таких жутких, что, будь они нарисованы на холсте, все равно бы наводили страх». Это уже упоминавшаяся ранее зловещая Акула: чуть позже мы узнаем, что тело у нее «длиной больше километра, если не считать хвоста». Козочке, то есть Фее, прекрасно известно, что Пиноккио не избежит своей судьбы и чудище проглотит его, но она притворно упрашивает его поторопиться («Поспеши, пожалуйста, а то тебе несдобровать!» – кричит она, как будто герой сам по себе не воплощение спешки и нетерпения). Акула же, «втягивая в себя воздух, заглотила несчастного деревянного человечка вместе с водой, как будто выпила одним махом сырое яйцо».

Мы не знаем, сколько Пиноккио провел в чреве Акулы: возможно, три дня и три ночи, как Иона внутри кита. Однако, если последний сам выбросил пророка на берег, когда Господь заговорил с ним («И сказал Господь киту, и он изверг Иону на сушу»), с нашим героем все происходит иначе. Впрочем, Пиноккио и не взывает к богу, как его верный последователь. Он встречает в своем новом обиталище рассудительного Тунца, который изрекает: «Когда родился тунцом, куда достойнее умереть в море, чем в масле и в стеклянной банке!» – а затем видит вдалеке какое-то свечение, медленно, молчаливо, ощупью пробирается вперед по чреву Акулы и поскальзывается, наступив в «лужу какой-то жирной, осклизлой жидкости», пахнущей жареной рыбой. Весьма очевидно, что в этих краях он должен встретить Джеппетто. Его пешее путешествие в черной, точно сажа, галерее действительно завершается там, где он находит «накрытый стол, на котором в зеленой хрустальной бутылке стоит зажженная свеча, а за ним сидит полностью седой старичок» – такой белесый, будто присыпанный снегом или взбитыми сливками. Это не кто иной, как любимый и ненавидимый отец, и, как мы узнаем из его слов, обращенных к «дорогому Пиноккио», он сидит взаперти уже два долгих года.

Как именно Джеппетто смог это подсчитать, неясно, но очевидно, что от счастливой вечности безвременья, царящей в Стране увеселений, не осталось и следа. Оброненная старичком фраза о двух годах четко ограничивает хронологию повествования, начиная с эпизода, когда Пиноккио впервые нырнул в воду, пытаясь догнать отцовскую лодку. Мы знаем, что деревянный человечек провел четыре месяца в тюрьме Страны Болвании, пять – в забавах и потехах, три – пока работал в цирке, еще двенадцать остается на пребывание на острове трудолюбивых пчел, посещение сельской школы и встречу с зеленым рыбаком, а также на остальные события, которые мы бегло перечислили ранее. Это немало и заставляет думать, что события развиваются куда медленнее, чем нам казалось до сих пор. Пиноккио всегда спешит, но при этом его приключения флегматично растягиваются на довольно продолжительное время.

Но в последнем эпизоде оно уже поджимает: припасы, которые Джеппетто удалось извлечь из трюма корабля, в один присест проглоченного чудищем, подошли к концу: «В закромах больше ничего нет, а эта зажженная свеча – последняя, что у меня осталась». Поэтому Пиноккио остается только пообещать отцу посадить его себе на спину и таким образом вплавь доставить на берег. «Сказано – сделано, они вернулись обратно к голове морского чудовища и, когда добрались до пасти и языка, принялись идти на цыпочках; язык этот был такой длинный и широкий, что напоминал большую аллею в парке». Но Акула чихает и, вместо того чтобы, как планировалось, выплюнуть их, потоком воздуха забрасывает назад в глубину своего брюха. Это один из непоследовательных ходов Коллоди, возможно придуманный затем, чтобы выгадать еще парочку печатных страниц. Однако в итоге (если не затягивать, ведь нам нет дела до количества листов) двое потерпевших крушение все равно добираются до суши: в этом им помогает как будто посланный судьбой философствующий Тунец.

Нельзя оставить без внимания другой эпизод: не успели Пиноккио и опиравшийся на его руку Джеппетто сделать и сотни шагов «в поисках дома или какой-нибудь лачуги, где над ними смилостивятся, дадут ломоть хлеба и охапку соломы заместо перины», как они встречают двух побирушек. Две «наглых рожи, <…> что вознамерились просить у них милостыню», на самом деле – уже знакомые нам Кот и Лиса. Первый так долго и упорно притворялся слепым, что и правда утратил зрение, Лиса «постарела, а ее шкуру поела моль», и ей пришлось даже продать «свой великолепный хвост какому-то коробейнику, чтобы тот сделал из него опахало». Хотя Пиноккио и сам собирался «обратиться к добрым людям за кусочком хлеба», он резко отваживает двух нищенствующих калек и изрекает целую вереницу банальных поговорок, которые Манганелли называет чем-то вроде пасквилей. Например, он говорит: «Поделом вору и му́ка!»[92] Впрочем, даже притом что двое подельников больше не могут обратиться в Суд чудес и закрепить успех своего предприятия, в них есть нечто героическое и безумное: как пишет автор «параллельного» комментария, это похоже на «благородство, обретенное после смерти преступником, который совершил некий судьбоносный поступок, одновременно зловещий и непозволительный». В этом состоит их упорное и преданное служение печальному року, которого, как Пиноккио, должно быть, отлично знает, невозможно избежать. Когда деревянный человечек бросает отжившим свой век мошенникам насмешливое: «Прощайте, картонные воришки!» (то есть плоские театральные маски), вместе с ними сходят со сцены все злодеи этого волшебного мира: судья из Страны Болвании, зеленый змей, масляный человечек, трактирщик из «Красного рака». И одновременно мы с огорчением понимаем, что приключения Пиноккио действительно подходят к концу, сказка как будто вдруг уменьшилась вдвое, и ей больше не о чем нам поведать. Без свойственных ему «но» деревянный человечек перестает быть собой