Читать книгу - "Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Эдуард Федорович Макаревич"

к себе, как профессор и как пропагандист: это было ошибкой ставить на нее, не было настоящей веры в Белое дело. Осталась только вера в Россию. А Россия теперь большевистская.

Читая эти избранные строки из дневника, становится отчасти понятно, откуда произрастает идея «смены вех». Научные и публицистические оценки Устрялова и стали тем профессорским стягом, под которым он жил последующие годы.

Patriotica как смена вех

В Чите, когда уже жили ожиданием Харбина и дни растворялись в предотъездных хлопотах, Устрялова одолела бессонница. Ночами мучил неотвязный вопрос: почему случился крах Белого дела? Вот эта его фраза дошла до нас: «Мы побеждены и побеждены в масштабе всероссийском, а не в местном только».

А причины этого поражения?

Мысленно перебирал события, перипетии ушедшего года, — года его службы у Колчака. У нас не осталось достоверных свидетельств о том, какие события и случаи стали предметом его беспощадной критики, безжалостного профессорского анализа, не скованного пропагандистскими канонами. Но есть воспоминания, дошедшие до наших дней, очевидцев и участников колчаковской эпопеи. Воспользуемся здесь дневником члена колчаковского правительства барона А. Будберга3.

Факты и явления, которые упоминаются в них, насколько вопиющи, настолько и типичны, что зная их, а Устрялов, конечно, их знал, проигнорировать их было нельзя. В своих раздумьях он не мог не коснуться их. Ему бы этого не позволила беспощадная честность аналитического ума.

Так в чем же причины поражения?

Может, из-за того, что не те люди были на нашей стороне, задавал он себе вопрос. И ответ напрашивался сам собой.

Да, за нас были офицеры, хотя и далеко не все, за нас была буржуазия, купечество, разные мошенники и спекулянты. А против нас были все остальные, выходит, большая часть народа.

Мы были, по сути, сражающимся государством, но от тех, кто был за нас, никакой поддержки не получали, — ни финансовой, ни материальной. Наша буржуазия, жиреющая от прибылей, но при том ни рубля не пожертвовавшая армии, так и не осознала, что армия защищала и их, и собственность их.

Может, из-за того терпели поражение, что узколобость богачей, снедаемых жадностью, не удалось обуздать большими прогрессивными налогами, которые могли бы послужить государству, армии, солдатам-инвалидам, семьям погибших, детям-сиротам, организации больниц, школ, приютов, домов инвалидов. В Харбине проводили «Дни армии», наше пропагандистское мероприятие, — собрали всего 150 тысяч рублей! И это в Харбине, где сотни русских миллионеров, сотни состоятельных людей, делавших состояние за дни, за недели, за месяцы, в отмеренное судьбой время колчаковской кампании. Не зря говорили, что за год прибыль Владивостока и Харбина подошла к миллиарду рублей.

Может, из-за того терпели поражение, что на армии наживались, но ничего толком для нее не делали? Крупные заказы раздавались мелким, неизвестным, профессионально безнадежным подрядчикам, раздавались по результатам каких-то странных конкурсов, раздавались без гарантий с их стороны, без залогов, прописанных договоров, но зато с выдачей немалых авансов. А эти подрядчики и не думали выполнять заявленные обязательства. Раскусили-таки их жульничество. Но поздно. Не взялись за это дело и заводы Урала. Объяснение простое — невозможно выполнить эти заказы к указанным срокам. Вот так и осталась армия без походных кухонь, повозок, пулеметных тачанок, артиллерийских лафетов и еще без многого чего. А денег потратили на тех подрядчиков — десятки миллионов рублей. Подряды эти стали предметом наглых спекуляций, продавались, перепродавались и в конце концов исчезали.

Измотанные, плохо обутые и снаряженные части, командиры, неспособные управлять войсками, именно управлять, а не командовать, самоуверенные штабы, неграмотные полководцы из поручиков, произведенных в генералы. Не было оперативных планов, не было резервов, а там, где они были, — транспорта для их перевозки. Разве можно было воевать в этих условиях?

Терпели поражение из-за всеобщего развала армии, когда офицеры жили своей жизнью, а солдаты своей? Эти неуклюжие штабы, неспособные планировать боевые операции, эти постоянно пьянствующие штабс-капитаны, ротмистры, поручики, таскающие за собой каких-то женщин, занимающиеся грабежом, торговлей, спекуляцией. Ловко сбывали они снаряжение, фураж, лошадей, да что там — вагоны продавали купцам. Население зверело, видя все это.

Проиграли, может, из-за того, что нажива, мародерство, жульничество густо накрыли армию, в которой оказалось вдруг столько прохвостов и мошенников. А сколько таких мошенников было во власти? Не потому ли та материальная помощь, что давали союзники, вскоре оказывалась у красных?

Терпели поражение из-за повального разложения контрразведки, в которой нашли себя карьеристы, авантюристы и шкурники, где правили разврат и насилие, где творились грязные, меркантильные дела. И все под разговоры о судьбе России и Белого дела.

Может, и крах этого дела наступил из-за того, что не было никакой организации и адмирал не мог совладать с этой вакханалией беспорядка.

У красных порядка и дисциплины было несравненно больше. Многие наши солдаты — надо смотреть правде в лицо, — не хотели воевать и умирать за белую идею. Призывали в армию крестьян — уральских, сибирских. И что? Бежали они с позиций, да еще с оружием и боевым снаряжением.

А вот эта причина поражения отмечена Устряловым письменно: «Противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевизм известным национальным ореолом»4. Разве мог он забыть историю с поездом, выведенным из службы боевого снабжения армии и нанятым для доставки американских станков, оборудования и сырья в Иркутск на обувную фабрику?

Факты, случаи, истории память воспроизводила безжалостно. И так же безжалостно возбуждала мысли, которые не давали покоя до тех пор, пока их не утихомиривала профессорская логика. А ведь на все это ему, главному пропагандисту Колчака, приходилось закрывать глаза или изощряться в объяснениях. Уж такая была школа лицедейства. И школа проигранной большевикам пропагандистской войны.

Пришлось признаться себе — переиграл его Ленин в пропагандистском деле. Его, руководителя пропаганды у Колчака. Он понял это тогда, когда назвал Ленина «великим утопистом и великим оппортунистом».

Всякая хорошая пропаганда держится на идее, пусть кажущейся утопичной, недостижимой, но обязательно яркой, хватающей. А еще она держится на способности организаторов показать идею в меняющейся реальности.

Здесь у Ленина конкурентов не было. Политическую идею он двигал силой слова, будь она обращена к врагам или народным массам. Стоит только вчитаться в названия его книг, статей, памфлетов, заметок, вникнуть в их стиль, как это становится понятным. Устрялов мог свободно перечислить сохраненные памятью заголовки и лозунги:

«Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов»,

«Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения»,

«О национальной гордости великороссов»,

«Лев Толстой как зеркало русской революции»,

«Долой министров-капиталистов!»,

«Хлеба, мира, свободы!»,

«Промедление в восстании смерти подобно»,

«Удержат ли большевики государственную власть?»,

«Ответ на запросы крестьян»,

«Создать действительно могучую и обильную Русь».

Умел Ленин превратить политический спор в пропагандистский удар. Карл Каутский написал книгу с критикой Ленина под профессорским названием «О диктатуре пролетариата», а Ленин, отвечая ему, уже одним названием своего сочинения переводит научную полемику в пропагандистскую войну: «Пролетарская революция и ренегат Каутский».

Однажды Ленин выскажется на сей счет: «С которых пор гневный тон против того, что дурно, вредно, неверно… вредит ежедневной газете?! Наоборот, коллеги, ей-богу, наоборот. Без “гнева” писать о вредном — значит, скучно писать»5.

А вот как соединить идею с реальностью, с правдой жизни, Устрялов понял, когда Ленин вытащил на свет правду о мелкобуржуазном населении на территории Колчака. Это население было «сначала за большевиков, когда они дали