Читать книгу - "Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел"

на то, что многие города были названы «новыми» версиями «старых» городов Великобритании, были мало похожи на материнскую страну. Например, в торговле и сельском хозяйстве часто использовались новые культуры, в некоторых случаях производимые при совершенно иных режимах труда. А поселенцы постоянно продвигались к границам, которые почти всегда находились за пределами досягаемости и поддержки государственных институтов. Кроме того, на краю этой границы находилось коренное население, с которым так или иначе приходилось иметь дело. Эффективное имперское управление американскими колониями требовало как знаний, так и сотрудничества; эти знания могли быть получены только в результате регулярных консультаций с самими колонистами, а консультации требовали их сотрудничества. Сотрудничество, в свою очередь, требовало, чтобы с колонистами обращались так, как будто они, как и их коллеги в метрополии, пользуются правами англичан.

Единственным заметным исключением из этой относительной колониальной автономии стали Навигационные акты, принятые парламентом в 1660 и 1663 годах. Эти законы должны были принести пользу английским купцам и, таким образом, перевести хотя бы часть богатств из колоний в метрополию. Однако Массачусетс требовал освобождения от действия парламентских актов, поскольку королевская хартия наделяла его ассамблею исключительной юрисдикцией в отношении законов, распространяющихся на его население. Король опроверг эту трактовку, но Массачусетс игнорировал его решение до 1684 г., когда английский суд аннулировал колониальную хартию. Когда в 1688 г. Яков II отрекся от престола, колонисты отправили назначенного им королевского губернатора обратно в Англию. При короле Вильгельме в 1691 г. Массачусетс вновь получил королевскую хартию, и возобновилась обычная практика, при которой колониальные ассамблеи играли почти автономную роль в управлении.

Объем полномочий короны в разных колониях был очень разным. Поскольку Коннектикут и Род-Айленд не управлялись королевскими чиновниками, корона практически не осуществляла прямых полномочий. В Мэриленде и Пенсильвании влияние короны было ограничено тем, что владельцы этих колоний назначали губернатора и совет. Согласно королевской хартии 1691 г., в Массачусетсе губернатор был назначен короной, но колониальная ассамблея получила преимущественное право контроля над советом. Во всех остальных колониях король назначал и губернатора, и совет, причем последний выполнял функции верхней палаты, подобно палате лордов в родной стране. Независимо от роли и полномочий губернатора, совета и ассамблеи, все они стремились к первенству, апеллируя к властям метрополии или к избирателям в колониях.

В XVII веке борьба за первенство в колониях была очень острой, но в метрополии она представляла лишь второстепенный интерес. На самом деле британскому правительству зачастую было безразлично, как управляются колонии, лишь бы они не создавали проблем для имперской системы в целом. Спорадические столкновения с материнской страной, как правило, лишь подчеркивали и обостряли английскую идентичность колоний — идентичность, которая, в свою очередь, усиливала и укрепляла их претензии на автономию. Большинство колонистов были иммигрантами первого или второго поколения из родной страны.

С точки зрения колонистов, древняя английская конституция определяла теорию и практику регулирования отношений между колониями и короной по нескольким направлениям. Во-первых, что стало главным, парламент не имел права контролировать внутренние дела колоний, поскольку конституционные отношения между местными ассамблеями и короной исключали его юрисдикцию. В каждой колонии местное собрание, по сути, претендовало на тот же статус по отношению к королю, который занимал парламент в метрополии. И точно так же, как было бы абсурдно, если бы, скажем, ассамблея в Нью-Йорке принимала решения по внутренним делам в Лондоне, было бы неправильно (если бы это можно было себе представить), если бы парламент диктовал внутренние дела в колониях. Во-вторых, положение колоний практически полностью зависело от молчаливого согласия короля. Теоретически корона никогда прямо не признавала, что колониальные ассамблеи подобны «маленьким парламентам» или что парламент не имеет юрисдикции в колониях. Однако на практике и корона, и парламент, по-видимому, признавали эти вещи с самого начала колониального заселения, и, таким образом, они стали более или менее устойчивыми ожиданиями, которые определяли и то, как будет осуществляться политика, и то, как будет пониматься политическая идентичность колонистов.

В-третьих, колониальная перспектива ставила королевских губернаторов на западной стороне Атлантики в практически невыносимое положение. С одной стороны, они отвечали за проведение политики короны, которая была неоднозначно обоснована понятием имперского суверенитета. Эта двойственность побуждала королевских губернаторов хитрить, уговаривать, убеждать и иными способами склонять колониальные ассамблеи к поддержке этой политики для ее эффективной реализации. С другой стороны, контролируя право взимать налоги со своих избирателей, колониальные ассамблеи часто оказывались в выигрыше, поскольку метрополия отказывалась финансировать колониальную администрацию. Таким образом, для выполнения своих обязанностей королевские губернаторы были вынуждены взаимодействовать с ассамблеями.

В-четвертых, традиционные и обычные права англичан, на которые опиралась колониальная позиция, не были основаны на понятии суверенной воли народа. В том виде, в котором эти права использовались колонистами, они носили почти исключительно оборонительный характер, поскольку были направлены против предполагаемых посягательств со стороны метрополии. Таким образом, они были очень похожи на неподвижные теоретические крепости, которые не могли быть изменены без ущерба для безопасности тех, кого они защищали. Более того, эти фортификации в значительной степени опирались на пассивное согласие — или, по крайней мере, терпимость — властей метрополии, поскольку, в конце концов, это были права англичан. Суверенная воля народа, с другой стороны, была постоянно меняющейся и агрессивно реконструируемой. В действительности, что в конечном итоге стало для американцев одной из проблем разработки конституции, некоторые суверенные притязания народной воли грозили нарушить некоторые права англичан. Таким образом, наиболее характерным и значимым аспектом Американской революции стал переход от прав англичан к воле народа как движущей основе государства.

Этот переход так и не был завершен. Можно даже сказать, что он не дошел даже до половины пути.

Как отмечает Грин, европейские государства в XVII–XVIII вв. просто не имели материальных возможностей для прямого управления далеко отстоящими друг от друга периферийными территориями; вместо этого они осуществляли власть косвенно, договариваясь с местными элитами. В XVII в. американские колонии были периферийными по отношению к Великобритании в обоих смыслах этого термина: Они были далеки и относительно малопривлекательны. Прагматичная децентрализация управления непреднамеренно породила правовые традиции и обычаи, которые, в свою очередь, стали преследовать метрополию, когда она попыталась навязать колониям свою власть, однако в колониях были воссозданы «маленькие Англии», в которых они неизбежно отдалялись от материнской страны.

К 1730 г. колонисты считали свои ассамблеи, по словам губернатора колонии Массачусетского залива Фрэнсиса Бернарда, «совершенными штатами», единственной связью которых с метрополией было подчиненное отношение к британской короне. Колониальная интерпретация древней английской конституции рассматривала такие принципы, как верховенство закона и «отсутствие налогообложения без представительства», как незыблемые права англичан, которые их собрания,