Читать книгу - "Лев Толстой - Павел Валерьевич Басинский"

свет частями в «Русском вестнике» «Анны Карениной»: «Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они бежали от минутных наслаждений, потому что всё то, что незаконно, никогда не может быть счастием…»

Другой, еще более важной причиной второй поездки Толстого в Европу была болезнь старшего брата Николая. Он умирал от чахотки в немецком городке Содене. Лев перевез его на курорт Гиер близ Ниццы, где Николай в муках скончался на его руках 20 сентября 1860 года.

Толстой считал, что эта смерть была «самым сильным впечатлением» в его жизни. За четыре года до этого, тоже от чахотки, скончался в Орле Дмитрий. Лев посетил брата перед его смертью, но последний вздох Дмитрий Николаевич испустил в его отсутствие. А вот угасание Николеньки происходило на глазах Льва. Старший брат держался чрезвычайно мужественно, не показывая своих страданий. «До последнего дня он с своей необычайной силой характера и сосредоточенностью делал всё, чтобы не быть мне в тягость, – писал Лев брату Сергею. – В день своей смерти он сам оделся и умылся, и утром я его застал одетого на кресле. Это было часов за 9 до смерти, что он покорился болезни и попросил себя раздеть… Он умер совсем без страданий (наружных, по крайней мере). Реже, реже дышал, и кончилось. На другой день я сошел к нему и боялся открыть лицо. Мне казалось, что оно будет еще страдальческее, страшнее, чем во время болезни, и ты не можешь вообразить, что это было за прелестное лицо с его лучшим, веселым и спокойным выражением. Вчера его похоронили тут».

В письме Александре Андреевне Толстой, которая была очень набожной и воцерковленной женщиной, он размышляет, что смерть брата ясно показала ему всю бессмысленность жизни. «Незачем жить, коли он умер – и умер мучительно; так что же тебе будет? – Еще хуже. Вам хорошо, ваши мертвые живут там, вы свидитесь с ними (хотя мне всегда кажется, что искренно нельзя этому верить – было бы слишком хорошо); а мои мертвые исчезли, как сгоревшее дерево».

Толстой отказывается везти тело умершего брата на родину, да и сам подумывает уже не возвращаться. «В Россию ехать незачем. Тут я живу, тут могу жить. Кстати, сестра здесь с детьми».

И в этом состоянии он делает в дневнике еще одну запись о «новой религии», которую будто бы хочет создать: «Во время самих похорон пришла мне мысль написать матерьялистическое Евангелие, жизнь Христа-матерьялиста…»

И вновь, как в случае с крымской записью в дневнике 1855 года, церковная критика обрушивается на Толстого за его «гордыню». Вот же чего вздумал, свое Евангелие написать! Да еще и матерьялистическое! Но при этом не учитывается жизненный контекст, который породил эту запись.

Брат Николай, безусловно, был атеистом. Перед смертью он не причащался. Мы не знаем, отпевали ли его в православном храме и был ли такой храм в маленьком городке Гиере, в котором даже сегодня проживает около семи тысяч человек.

Толстой обожал Николая, преклонялся перед ним. Тот больше остальных братьев служил младшему образцом для подражания, а после ранней смерти отца стал для него отцом…

И вот брат умирает у Льва на руках, как истинный стоик, без страха и упрека, но и без малейшей надежды на какую-либо загробную жизнь. Для младшего брата он и в кончине остается примером высокого мужества и достоинства. Однако Лев так не умеет. Даже если бы очень захотел. И на Кавказе, и в Крыму, и в первой заграничной поездке он испытал несколько религиозных потрясений, которые отчетливо показали ему: без Бога он жить не может. Но не может и согласиться с тем, что брат его жил неправильно. Отсюда эта странная запись.

Что касается «матерьялистического Евангелия», то первым его напишет не Толстой, а французский философ и писатель Эрнест Ренан, который как раз в 1860 году, когда Лев потерял брата, в составе археологической экспедиции путешествовал по Ближнему Востоку. Там у него и зародилась идея биографии Христа, из которой он убрал всё чудесное, закончив ее смертью Иисуса на кресте.

Толстой этой книги еще не читал – она выйдет в 1863 году. В 1902-м «Жизнь Иисуса» будет издана в России на русском языке, через год после того, как за похожие мысли Толстого отлучат от Церкви, а все его писания по этим вопросам будут запрещены цензурой. Что позволено французу – нельзя русскому.

В Россию он, конечно, вернулся. И, несмотря на смерть брата, второе заграничное путешествие оказалось куда плодотворнее первого. Он провел за границей девять с половиной месяцев, посетил Францию, Германию, Бельгию и Англию, изучая опыт преподавания в школах в разных странах, потому что в России хотел вернуться к педагогической деятельности. В феврале 1861 года в Лондоне он познакомился с Александром Ивановичем Герценом и Николаем Платоновичем Огаревым и часто бывал в их доме. Он всерьез увлекался музыкой и театром. В апреле, перед тем как покинуть Европу, он писал тетушке Ёргольской: «Я везу с собой столько впечатлений и столько знаний, что мне придется долго работать, чтобы уместить всё это в порядке в голове».

Запись в дневнике: «Граница. Здоров, весел».

Часть третья

Семейное счастье

(1862–1877)

Подколесин

Двадцать третьего сентября 1862 года в кремлевской церкви Рождества Богородицы на Сенях Лев Толстой обвенчался с Софьей Берс, дочерью московского врача-немца Андрея Евстафьевича Берса и его супруги Любови Александровны (в девичестве Иславиной). Толстому к тому времени было 34 года, его жене только что исполнилось 18.

Присутствовавший на венчании народ ахал: «Какая молоденькая! За старика идет! Видать, богатый!»

Этому событию предшествовал целый ряд попыток Толстого жениться. В отличие от братьев – закоренелого холостяка Николая, Сергея, жившего гражданским браком с цыганкой, и Мити, скончавшегося на руках выкупленной из публичного дома проститутки; в отличие от сестры Марии, чье замужество потерпело фиаско, Лев подошел к проблеме брака основательно. Он хотел нарушить традицию семейных неудач своих братьев и сестры.

Как-то он признался, что мечтал о женитьбе с пятнадцатилетнего возраста. Он был убежден, что семейное счастье – его стезя. Он много размышлял об этом. В письме к Ёргольской, отправленном в 1852 году с Кавказа, за десять с лишним лет до женитьбы, он в подробностях описал свою будущую семейную жизнь: «Я женат – моя жена кроткая, добрая, любящая, и она Вас любит так же, как и я. Наши дети Вас зовут “бабушкой”; Вы живете в большом доме, наверху, в той комнате, где когда-то жила бабушка; всё в доме по-прежнему, в том порядке, который был при жизни папа, и мы продолжаем ту же жизнь, только переменив роли; Вы берете роль бабушки,