Читать книгу - "Книга утраченных сказаний. Том I - Джон Рональд Руэл Толкин"

мне и в удовольствие вам самим, но причина возникающих в музыке формы и сути, подобных форме и сути самих айнур, коих я создал, чтобы разделить с ними мое, Илуватара, собственное бытие. Может быть, я возлюблю эти порождения моей песни так же, как люблю айнур, порождение моих дум[прим.4], а может быть, и больше. Ты же, Мэлько, узришь, что невозможно ни создать тему, чьим изначальным истоком не был бы Илуватар, ни изменить музыку помимо Илуватара. Тот же, кто попытается это содеять, обнаружит в конце концов, что лишь помог мне измыслить творение, еще более великолепное, и чудо, еще более причудливое. И вот! — чрез Мэлько в тот замысел, что я развернул пред вами, вошли ужас, подобный пламени, и гнев, подобный грому, и тоска, подобная черным водам, и зло, столь же далекое от света моего, сколь бездны запредельных пространств тьмы. Чрез него в лязге оглушающей музыки явились боль и страдание; и в смешении звуков родились жестокость, и ненасытность, и тьма, и гнилая трясина, и всяческое разложение — телесное или духовное, — и смрадный туман, и неистовый огнь, и беспощадный хлад, и смерть без надежды. И все это чрез него, но не от него. И узрит он, равно как и все вы, и как возгласят те создания, коим должно теперь обитать среди зла его и терпеть из-за Мэлько страдания и скорбь, ужас и злобу, что в конце все зло его оборачивается к вящей славе моей, и делает мою тему лишь более достойной того, чтобы быть услышанной, Жизнь — еще более достойной того, чтобы быть прожитой, а Мир — настолько чудеснее и удивительнее, что он будет назван величайшим и прекраснейшим из деяний Илуватара.

Айнур устрашили эти слова, и не все из сказанного они поняли, а Мэлько устыдился, а устыдившись — преисполнился гнева. Но тут Илуватар, видя их замешательство, восстал в славе своей и устремился из чертогов через светлые пространства, устроенные им для айнур, в пределы тьмы; и увлек он айнур за собой.

И вот, когда уже со всех сторон их окружало одно лишь отсутствие всего, они внезапно узрели чудесное видение непревзойденной красы там, где только что была пустота. И возгласил Илуватар:

— Узрите песнь вашу и вашу музыку! По мере того, как вы играли, музыка, повинуясь моей воле, обретала форму, и вот! теперь мир развертывается, и история его начинается так же, как развертывалась и начиналась моя тема в ваших руках. Каждый найдет в сем моем замысле те украшения и усовершенствования, что задумал он сам; и даже Мэлько обнаружит там сущности, пусть и противные моему разумению, что ухитрился он измыслить в своем сердце. Только увидит он, что они есть ничто иное, как часть целого, и дань величию целого. Единственное, что добавил я, — это огнь, дающий Жизнь и Бытие.

И вот, в сердце мира горело Сокровенное Пламя.

К восхищению айнур, у них на глазах мир сделался шаром в пустоте и отделился от нее; и возрадовались они, увидев свет — белый и золотой одновременно; и смеялись они, наслаждаясь красками, а величественный рев океана наполнил их томлением. Сердца их радовались воздуху и ветрам и всем породам земным — железу и камню, сребру и злату; однако из всего этого разнообразия наилучшей, и прекраснейшей, и достойнейшей хвалы сочли они воду. Поистине, из всех стихий мира вода хранит самое глубокое эхо Музыки Айнур, и многие из Сынов Человеческих спустя эпохи неутолимо будут внимать гласу Моря и тосковать, сами не зная о чем.

Знай же, что вода возникла, главным образом, мечтою и помышлением Улмо, кому Илуватар полнее прочих айнур открыл глубины музыки, в то время как воздух, и ветры, и эфирные течения небес задумал Манвэ Сулимо, величайший и благороднейший из айнур. Землю и большинство из даров ее недр измыслил Аулэ (кого Илуватар лишь чуть менее, чем Мэлько, научил всяким премудростям), хотя многое здесь было и не от него[прим.5].

Тогда Илуватар обратился к Улмо:

— Зришь ли ты, что думы Мэлько об обжигающем беспощадном морозе не смогли разрушить красоты твоих хрустальных вод и прозрачных заводей? Даже там, где он мыслил утвердиться бесповоротно, — смотри! — легли снега, и мороз выковал изысканные узоры, и вознеслись величественные ледовые замки.

И еще молвил Илуватар:

— Мэлько замыслил испепеляющий зной и необузданный огнь, и все же не смог ни иссушить твои творения, ни заставить замолчать прибой твоих морей. Зато узри ныне великолепие облаков в небесной вышине, очаруйся волшебством туманов и испарений, преклони слух к шепоту дождя, падающего на землю!

И отозвался Улмо:

— Воистину, воды сейчас дивнее, чем в моих самых прекрасных мечтах. Очарование снега превыше моих самых сокровенных помыслов, и если его музыка скромна, то музыка дождя — вот что воистину прекрасно и что переполняет мое сердце, и радуюсь я, что она достигает моего слуха, хотя и нет вещи на свете печальней, чем шелест дождя. И да будет так: среди воздуха и ветров найду я Манвэ Сулимо, и будем мы с ним вновь и вновь играть мелодии к вящей славе твоей и радости!

И с той поры Улмо и Манвэ стали лучшими друзьями и союзниками почти во всех делах[прим.6].

Пока Илуватар говорил с Улмо, мир разворачивался перед взором айнур, и та история, что предложил им Илуватар как тему для великой музыки, начинала течение свое. Мало что из ее грядущих событий находится за пределами провидения айнур, благодаря их совокупной памяти о речах Илуватара и знанию (хотя, может быть, неполному) каждым из них великой музыки — и все же кое-что остается сокрытым даже от них[прим.7]. Внимательно наблюдали они, пока, задолго до прихода людей, — что людей! бессчетные века еще оставались до того, как первые из эльдар проснулись и спели свои первые песни, сотворили свои первые самоцветы и явили свое бесконечное очарование взорам Илуватара и айнур, — пока среди айнур не возник раскол, столь были они заворожены великолепием мира, в который вглядывались, и настолько покорены той историей, что разворачивалась в нем, и для которой красота мира была лишь местом действия и декорациями.

И настал момент, когда некоторые из них остались с Илуватаром за пределами мира, — это были, в основном, те, кто старательно выводил ноты, играя по замыслу Илуватара и заботясь лишь о том, чтобы верно его изложить, но не развить или украсить чем — нибудь. Другие