Читать книгу - "Книга утраченных сказаний. Том I - Джон Рональд Руэл Толкин"

Утраченных Сказаний также принадлежат его руке, кроме чистовой копии Падения Гондолина[29]), чернилами, и озаглавленный «Связующее звено Домика Утраченной Игры, и (Сказания 2) Музыки Айнур». Текст подхватывает последние слова Вайрэ, обращенные к Эриолу (с. 20) и, в свою очередь, прямо переходит в Музыку Айнур (в третьей тетради, точно такой же, как и первые две). Единственное указание о датировке Связующего Звена и Музыки (которые, как я думаю, были написаны в одно и то же время) — письмо отца, датированное июлем 1964 г. (Письма, с. 345), в котором он говорит, что, когда в Оксфорде он «был в штате тогда еще незаконченного великого Словаря», он «написал космогонический миф, "Музыку Айнур"». В состав группы Оксфордского Словаря он вошел в ноябре 1918 г., а покинул ее весной 1920 г. (Биография, с. 99, 102). Если память его не подвела, и свидетельств иного нет, то пауза между Домиком Утраченной Игры и Музыкой Айнур составила около двух лет.

Связующее звено между ними существует в единственной версии, так как чернильный текст записывался поверх полностью стертого карандашного черновика. Поэтому я сопровождаю Звено кратким комментарием перед Музыкой Айнур.

— Однако, — воскликнул Эриол, — многое пока укрылось от моего разумения. Я бы, например, охотно послушал, какова суть валар. Они боги?

— Суть их такова, — отвечал Линдо, — хотя люди рассказывают о них много небывальщины и выдумок, далеких от истины, и называют их многими чуждыми именами, которые ты здесь не услышишь.

Но тут Вайрэ прервала их.

— Этот вечер, Линдо, не следует длить рассказами. Час покоя уже подступил, и при всей своей неутомимости гость наш устал с дороги. Пошли за свечами сна, а дальнейшие повести для утоления сердца и наполнения ума странник услышит завтра.

Эриолу же она сказала:

— Не думай, что завтра ты должен непременно покинуть наш дом; ибо никто к тому не понуждается. Нет, всякий может остаться, пока остается недосказанной повесть, которую он хотел услышать.

Тогда Эриол отвечал, что всякое стремление к отъезду в иные края оставило его сердце и что самым прекрасным на свете кажется ему погостить немного здесь. Вслед за этим внесли свечи сна, и каждый из собравшихся взял по свече, а двое обитателей дома пригласили Эриола за собой. Один из них был привратник, который давеча открыл на стук Эриола. Был он с виду седовласым стариком — мало кто так выглядел из этого народа; зато другой, с обветренным лицом и смеющимися голубыми глазами, был худ и низкоросл, так что никто бы не смог сказать, пятьдесят ему лет или десять тысяч. То был Ильвэрин, или Сердечко.

Эти двое провели его вниз по коридору с гобеленами на стенах к большой дубовой лестнице, по которой он последовал за ними. Лестница, завиваясь, поднималась вверх, пока не вывела их к проходу, освещенному маленькими висячими светильниками цветного стекла, которые, покачиваясь, рассыпали брызги ярких бликов по полу и драпировкам.

Следуя этим проходом, провожатые Эриола обогнули внезапно обозначившийся угол и, спустившись в полутьме на несколько ступенек, распахнули перед ним дверь. Поклонившись, они пожелали ему спокойной ночи, и сказал Сердечко: «Попутного ветра и счастливых странствий в твоих снах!», после чего они удалились. Он же обнаружил, что находится в уютной комнатке, и была там постель чистейшего белья, и пышные подушки подле окна, и ночь за окном казалась благоуханной и теплой, хотя он только что наслаждался жаром от поленьев, пылавших в Очаге Сказаний. Вся мебель здесь была темного дерева, и его большая свеча, мерцая мягким светом, наполняла комнату волшебством, пока не подумалось ему, что из всех благ земных лучшее — это сон, а из всех снов лучший тот, который снится в этой волшебной спальне. Однако прежде, чем улечься, Эриол распахнул окно, через которое хлынули запахи цветов, и бросил взгляд на темные деревья в саду, меж которыми луна проложила серебристые дорожки и разбросала черные тени. Окно его оказалось высоко над этими лужайками; и соловей внезапно запел в соседней кроне.

Затем Эриол заснул, и в сны его вплеталась музыка, изысканнее и прозрачнее которой он не слыхал никогда, и была она исполнена печали. Такова была эта музыка, как если бы свирели или серебряные флейты из самых тонких и изящных выводили на подлунных полянах кристально чистые ноты и тонкие, как паутинка, созвучия; и Эриол во сне тосковал, сам не зная о чем.

Когда он проснулся, солнце уже восходило, и никакой музыки не было слышно, если не считать пения бесчисленных птиц за окном. Свет, пробиваясь сквозь стекла, рассыпался веселыми зайчиками, и комната его, со всеми своими ароматами и симпатичными драпировками показалась еще милее, чем прежде. Однако Эриол встал и, облачившись в чистые одежды, приготовленные ему для того, чтобы он мог сбросить свои, пропылившиеся в дороге, устремился из спальни и он блуждал по переходам этого дома, пока не набрел на лестничку, спустившись по которой попал на веранду, выходившую в солнечный дворик. Была там решетчатая калитка, отворившаяся под его рукой и пропустившая в тот самый сад, лужайки которого раскинулись под окном его комнаты. Там бродил он, вдыхая утренний воздух и любуясь восходом солнца над странными крышами этого города, когда перед ним вдруг из орешниковой аллеи появился пожилой привратник. Он не заметил Эриола, поскольку, как обычно, склонил голову к земле и что-то быстро бормотал себе под нос. Однако Эриол обратился к нему с пожеланием доброго утра, и тот очнулся и сказал:

— Прошу прощения, сударь мой! Я тебя не заметил — прислушивался к птичьему пению. По правде говоря, ты застал меня в унынии. Увы! Здесь у меня появился один чернокрылый плут и наглец, распевающий песни, дотоле неведомые мне, на языке, который чужд моему слуху. Это невыносимо, сударь мой, это невыносимо, ибо я считал, что знаю речи всех птиц, хотя бы простейшие. Я думаю спровадить его к Мандосу за нахальство!

Тут Эриол рассмеялся от всего сердца, но привратник продолжал:

— Да, да, сударь, да раздерет его Тэвильдо Князь Котов за то, что он осмелился устроиться на насесте в саду, что на попечении Румиля! Знай, что мы, нолдоли, не стареем удивительно долго, но я поседел, изучая все языки валар и все языки эльдар. Задолго до падения Гондолина, сударь мой, я скрашивал свою долю раба Мэлько, разбирая рычание всех его тварей и гоблинов. Не внятен ли был мне язык зверей до самого тонкого мышиного писка? Не различал ли я оттенков даже в бездумном гудении