Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский"

е. с использованием ряда татарских слов и упоминаниями о татарских обрядах), М. К. высказал мысль о знакомстве поэта с калмыцким фольклором. Пушкин, по мнению М. К., мог слышать эту сказку «от татарина, говорящего по-русски, может быть, даже калмыка»[94]. Этот момент был важен для М. К. как веское доказательство пушкинского интереса не только к русскому фольклору, но и к фольклору других народов «многонациональной страны».

О последней пушкиноведческой работе М. К., посвященной посланию поэта в Сибирь («Во глубине сибирских руд…»), будет сказано в главе XL.

Глава XXV. Языков

Пушкинистика не ограничивается Пушкиным – она предполагает знание эпохи, в которую жил и творил поэт, его окружения, общества, литературных соратников или недругов.

Интерес к «пушкинской плеяде» возник у М. К. в 1910‑е гг., чему способствовало опять-таки знакомство с Б. Л. Модзалевским и посещение Венгеровского семинария. Этот интерес углубился в 1919–1921 гг. – в аудиториях, университетских коридорах и библиотеке Томского университета, где М. К. слушал лекции Ю. Н. Верховского и вел с ним беседы. Закономерно, что, занявшись в начале 1930‑х гг. фольклоризмом Пушкина, М. К. быстро «приходит» к Языкову, чье имя, как сказано в его вступительной статье к изданию 1934 г., «с полным правом может быть названо, наряду с именем Петра Киреевского, как одного из зачинателей и ревностнейших пропагандистов идеи собирания и издания народного творчества»[1].

Работа над Языковым началась, по всей вероятности, в 1931 г. – вскоре после завершения «Русской сказки». Тесно сотрудничая с редакцией «Academia», М. К. заключает с издательством договор на составление тома стихотворений Языкова, вступительную статью и комментарий. Издание предполагалось для серии «Русская литература», которую возглавлял Л. Б. Каменев.

Соглашаясь на эту работу, М. К. безусловно знал, что берет на себя нелегкую задачу. Ему предстояло внимательно изучить богатейшее языковское собрание в Рукописном отделе Пушкинского Дома. Другим «вызовом», стимулирующим желание М. К. взяться за Языкова, можно считать недостаточную в то время известность этого поэта. Несмотря на ряд изданий и отдельных публикаций языковских стихов и писем в XIX и начале ХХ в., представление о нем, его жизни, взглядах и литературной позиции было весьма расплывчатым. «Среди поэтов пушкинского окружения Языков является наименее исследованным и изученным» – с этой фразы начинается историографический обзор М. К.[2], решившегося заполнить этот ощутимый пробел в истории русской литературы.

Подписав издательский договор, М. К. с головой погружается в работу. «…Сейчас гоню изо всех сил Языкова, – сообщает он 5 марта 1932 г. М. П. Алексееву. – Academia представила мне ультиматум: представить все к 1 апрелю <так!>, иначе – разрыв сношений. Пишу, делаю – получается прескверно и преотвратительно». Работа продолжалась, но результаты ее по-прежнему не удовлетворяли М. К. В письме (ему же) от 26 июня 1932 г. он иронизирует:

Языков мой подвигается со скоростью того замечательного животного, которое обгоняло Ахилла. Впрочем, у моей статьи об Языкове и вообще у всей книги есть и другое сходство с Ахиллесом – обилие уязвимых пят, можно даже сказать: сплошная пята. Право, не кокетничаю! Позорная вещь будет – и Ваш друг и приятель С. М. Брейтбург (он же Б. Семенов)[3] уничтожит меня. Это теперь сон метье[4] (см. «Марксистское искусствознание» за нынешний год[5]).

В течение полутора лет М. К. изучает языковские материалы в архиве Пушкинского Дома (фонд семьи Языковых), знакомится с осуществленными ранее (впрочем, немногочисленными) публикациями стихов Языкова, изыскивает свидетельства о поэте в других архивах и консультируется с коллегами[6]. Так, в марте 1931 г. он обменивается информацией об Языкове с Н. О. Лернером («Ваши дополнения получил. Некоторое мне было неизвестно и очень поэтому ценно. Большое спасибо»[7]). В поисках первого полного издания языковских стихотворений, осуществленного профессором П. М. Перевлесским (1858), М. К. посетил в 1932 г. писателя В. В. Вересаева[8]. И наконец, пытаясь отыскать альбом и бумаги известного русского дипломата Н. Д. Киселева (1802–1869), приятеля Языкова по Дерптскому университету, он вступает в конце апреля 1933 г. (работа к тому времени была в основном завершена и, видимо, находилась в издательстве) в переписку с Н. П. Киселевым, в руках которого оказались бумаги его деда[9]. Приводим бо́льшую часть ответного письма от 21 мая 1933 г.:

Глубокоуважаемый Марк Константинович!

Только недавно получил я через Анатолия Николаевича[10] Ваше письмо от 29 апреля и, кроме того, сам промедлил ответом. <…> Я очень хотел бы пойти возможно шире навстречу Вашему желанию, ибо весьма ценю и поэта Языкова, и Вашу научную деятельность; новое издание его стихотворений под Вашей редакцией будет большой радостью для любителей литературы и истории. Однако еще 20 февраля я дал В. Д. Бонч-Бруевичу обещание приготовить неизданные тексты Языкова (из разных собраний) для напечатания в сборнике «Звенья». Обещание это меня связывает и лишает возможности немедленно предоставить в Ваше распоряжение имеющиеся у меня точные и полные копии с подлинников, и я думаю поступить вот как: сдавая Бончу-Бруевичу рукопись, ознакомлю его с Вашим письмом и буду просить, чтобы он переслал Вам ее до напечатания «Звеньев». Правда, в этом есть одно затруднение, а именно: чтобы тексты были неизданные, надо, чтобы стихотворения Языкова вышли после. Здесь многое зависит от того, в каком состоянии находится Ваша работа; м<ожет> б<ыть>, такая последовательность получится сама собой.

Если же нет, я был бы готов, при некоторых условиях, выделить стихотворения (ибо останется еще порядочное количество писем Языкова) и перенести их в Ваше издание.

Копия Шенрока[11], которую я просмотрел 15 февраля (как только узнал о ее существовании), довольно неисправна и очень неполна: пропущены не только такие эротические пьесы, которые по теперешним условиям вполне можно напечатать, но и пьесы, опубликование которых в «Р<усском> А<рхиве>» было невозможно по причинам политическим и которые имеют особый интерес для характеристики настроений молодого Языкова. Я очень надеюсь, что те и другие пьесы будут включены в Ваше издание; и о результатах разговора с Бончем не премину Вас уведомить (62–50).

Упоминая о «неизданных текстах» Языкова, которые он якобы готовит для «Звеньев», Н. П. Киселев имел в виду прежде всего стихотворения поэта в альбоме и бумагах Н. Д. Киселева и свою преамбулу к ним. Однако его работа была в «Звеньях», видимо, отклонена, рукопись же передана М. К. и сохранилась в его архиве (24–1). Таким образом, ученому удалось использовать материалы Н. Д. Киселева, оказавшиеся в распоряжении его