Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

в Португалию, в 1808-м – в Испанию и в 1812-м – в Россию Наполеон предпринял по собственной инициативе (в последнем случае – чтобы навязать русским континентальную блокаду; впрочем, как мы видели, царь в 1812 году и сам готовился напасть на него), но в 1813, 1814 и 1815 годах инициатором войны был не он. Всякий раз перед кампанией Наполеон предлагал кончить дело миром. К тому же с момента разрыва Амьенского договора (1803) до 1812 года он не менее четырех раз предлагал Англии мир. Революционные и Наполеоновские войны в целом привели к гибели около 3 млн солдат и 1 млн гражданских лиц, 1,4 млн из которых были французами (916 000 в период империи, причем менее 90 000 было убито в бою)[352]{3180}. Конечно, Наполеон во многом несет ответственность за гибель этих людей («Если всегда думать о гуманности, только о гуманности, придется прекратить воевать. Я не знаю, как вести войну согласно этому галантному плану»), но его невозможно назвать ни единственным, ни даже главным «ястребом» своей эпохи. Почти половину времени между Славной революцией (1688) и битвой при Ватерлоо (1815) Франция и Англия находились в состоянии войны, а Наполеон в начале революционных войн был всего только су-лейтенантом.

«Есть два способа построить международный порядок, – писал Генри Киссинджер о Европе после Бонапарта, – с помощью изволения или отречения, завоевания или легитимизации»{3181}. Наполеону был открыт лишь путь воли и завоеваний. Он хвалился, что принадлежит к «расе основателей империй», но прекрасно знал (как мы не раз убедились в части III), что легитимность его режима зависит от сохранения французской гегемонии в Европе, от того, что он сам называл собственной честью и честью Франции. Наполеон (пусть к 1810 или к 1812 году его власть и была велика) понимал, что после завоеваний прошло недостаточно времени для легитимизации. Некоторые выдающиеся историки вообще не считают империю Наполеона жизнеспособной: она, по сути, колониальная, а ни один европейский народ подолгу не доминировал над другим (хотя турки и правили Грецией 363 года, испанцы Голландией – 158 лет, а австрийцы севером Италии и Голландией – 80 лет). «Химикам известна разновидность порошка, из которого можно получить мрамор, – говорил Наполеон, – но, чтобы он затвердел, необходимо время»{3182}.

Если бы Наполеон не совершил нескольких крупных стратегических ошибок, его Европа – с границами по Неману и побережью Ла-Манша – вполне могла бы приобрести устойчивость и прочность. Австрия с неохотой согласилась бы с ролью союзника, а Пруссия стала бы покорным сателлитом. Общественные преобразования Наполеона к этому времени могли укорениться и за пределами Франции. Увы, с 1810 года представители старых правящих домов Европы (ведомые Меттернихом, тайно поощряемые Талейраном и финансируемые Каслри) прилагали все усилия, чтобы избавиться от него[353]. После падения Наполеона легитимисты принялись насаждать гораздо более реакционные режимы, в итоге свергнутые национализмом, который породила Французская революция. Кто поручится, что Европа, где в XIX веке доминировала бы просвещенная Франция, оказалась бы хуже получившейся Европы – той, в которой Пруссия навязала свою волю сначала германским государствам, а затем и континенту способами, гораздо менее деликатными, чем это делал Наполеон?

Наконец, восхищение вызывает сам этот человек. Превосходно изданные фондом Fondation Napoléon 33 000 писем Наполеона, послужившие материалом для этой книги, являют собой уникальный памятник его универсальному уму. Переписка Наполеона с астрономами, химиками, математиками и биологами демонстрирует уважение к их труду и очень редкое для политика умение найти с ними общий язык. «Я всегда работаю и много размышляю, – заявил император в марте 1809 года Редереру. – И если кажется, что у меня на все готов ответ и я могу со всем справиться, то это оттого, что, прежде чем приступать, я долго обдумывал и предусмотрел то, что может произойти. То, что я должен сказать или сделать в непредвиденном для других положении, мне подсказывает не гений, неожиданно и незаметно, а раздумья, размышления»{3183}.

Если говорить о масштабе ума и его применении в управлении государством, то история, вероятно, не знает равного Наполеону правителя. Он умел в значительной степени (гораздо большей, чем многие великие лидеры) упорядочивать свою жизнь. Наполеон мог изолировать некий отдел своего ума от происходящего в остальных отделах и сам с удовольствием сравнивал этот процесс с открыванием и закрыванием ящиков в буфете{3184}. Накануне Бородинского сражения, когда адъютанты сновали туда-сюда с приказами маршалам и рапортами от генералов, он диктовал соображения об учреждении интерната для девочек-сирот членов Почетного легиона, а вскоре после занятия Москвы подготовил новый устав «Комеди Франсез». Не было в империи предмета слишком малозначительного для его неуемной, ненасытной натуры. Префект департамента мог получить от него указание не вывозить в оперу юную любовницу. Малоизвестного сельского священника Наполеон мог отчитать за плохую проповедь в свой день рождения. Капрала он предупреждал, чтобы тот не пил слишком много, а полубригаде напоминал, что она вправе вышить золотом на знамени девиз «Les Incomparables». Письма и замечания Наполеона также выдают его большое обаяние, иногда – способность трезво оценивать себя и отменное чувство юмора, позволявшее шутить даже перед лицом катастрофы. Сохранились бесчисленные свидетельства тех, кто хорошо знал Наполеона, о притягательной силе его личности и о его неиссякаемой энергии. Да, он мог горячиться и по временам метал громы и молнии, но, как правило, не без причины. Среди его пороков укажем безжалостность, проявлявшуюся нечасто, но, несомненно, ему присущую, и усиливавшиеся по мере старения самовлюбленность и цинизм. Разумеется, он был амбициозным человеком, но, когда амбиции соединены с замечательной энергичностью, способностями к управлению, с почти фотографической памятью, фиксировавшей людей и данные, с дисциплинированным и острым умом и ясным представлением, чего может достичь Франция и как можно обустроить Европу, нас не должно это удивлять. Даже брат Наполеона Луи, которого он лишил голландского престола, впоследствии сказал: «Давайте поразмыслим о трудностях, которые пришлось преодолеть Наполеону, о бесчисленных врагах, внешних и внутренних, с которыми ему пришлось сражаться, о всевозможных западнях, повсюду для него расставляемых, о постоянном напряжении его ума, о его неустанной работе, о чрезвычайном утомлении, которое ему пришлось испытать, и хула скоро сменится восхищением»{3185}.

Самый частый упрек Наполеону заключается в том, что его решение напасть в 1812 году на Россию якобы было продиктовано «комплексом Наполеона»: очень нескромным желанием править миром, не считаясь с ценой, которую пришлось бы платить за это подданным и солдатам. Заметим, что Наполеон не желал территориальных приобретений за счет России, а хотел лишь принудить царя к соблюдению обязательств относительно экономической блокады, принятых пятью годами ранее в Тильзите[354].

Причем уверенность Наполеона в успехе не была пустой, как сейчас может нам казаться. До 1812 года он дважды наголову разбил русских. Он не собирался далеко отходить от границы и рассчитывал самое большее на месячную кампанию. Он вел войско более чем вдвое многочисленное, чем противостоявшие ему русские армии[355]. Он считал, что царь попросит мира, и не мог даже представить масштаб применения русскими (пожертвовавшими даже Москвой) тактики выжженной земли.

В походе Наполеон часто задумывался о том, чтобы остановиться в местах наподобие Витебска или Смоленска. Центральная группировка его войск стала таять от тифа. Находясь в Москве, он хорошо помнил о суровости русской зимы и отвел достаточно времени для отступления к Смоленску, на зимние квартиры, прежде чем холода станут невыносимыми. Из тысяч военных решений Наполеона его погубило одно, принятое ночью 25 октября 1812 года[356].

Таким образом, Наполеон не был неким обреченным на гибель чудовищем, современным героем древнегреческой трагедии или десятков навязанных ему исторических трактовок. Нет, жизнь и дела Наполеона представляют собой опровержение детерминистов, которые объясняют исторические события влиянием могучих безличных сил и умаляют роль личности. И нас должно это вдохновлять, поскольку (как выразился в мемуарах мичман корабля «Bellerophon» Джордж Хоум) Наполеон «показал нам, чего такое же, как мы, незначительное человеческое существо может добиться за столь короткий срок»{3186}.

Наполеон Великий? Да, безусловно.

Эпилог

После Ватерлоо (июнь 1815 года) и состоявшегося в том же году Венского конгресса великие