Читать книгу - "От Бунина до Бродского. Русская литературная нобелиана - Гаянэ Левоновна Степанян"

О другом высказывании Фадеева по поводу Пастернака в своих мемуарах писал Илья Эренбург: «Помню нашу встречу после доклада Фадеева, в котором он обличал “отход от жизни” некоторых писателей, среди них Пастернака. Мы случайно встретились на улице… Александр Александрович уговорил меня пойти в кафе, заказал коньяк и сразу сказал: “Илья Григорьевич, хотите послушать настоящую поэзию?..” Он начал читать на память стихи Пастернака, не мог остановиться, прервал чтение только для того, чтобы спросить: “Хорошо?” Это было не лицемерием, а драмой человека, отдавшего всю свою жизнь делу, которое он считал правым»[125].

Сам Пастернак знал об амбивалентном отношении к нему Фадеева: «Фадеев лично ко мне хорошо относится, но если ему велят четвертовать, он добросовестно это выполнит и бодро об этом отрапортует, хотя и потом, когда снова напьется, будет говорить, что ему меня жаль и что я был очень хорошим человеком»[126].

Фадеев был одним из ведущих писателей СССР, обласканный властью, и его поведение в отношении Пастернака подтверждает, что вручение Нобелевской премии хорошо кончиться для Пастернака не могло, особенно в свете того, что роман «Доктор Живаго» использовался западными спецслужбами для антикоммунистической пропаганды.

Кроме того, в СССР после просьбы шведской стороны прислать в Стокгольм книги советского писателя Бориса Пильняка для пополнения библиотеки Шведской академии опасались рассмотрения его кандидатуры: Пильняк пропал без вести (а на самом деле был расстрелян) в 1937 году. Правда, опасения оказались напрасными: среди кандидатов фамилии Пильняка не оказалось.

Кандидатуру Пастернака в 1946‑м (а также в 1947‑м и 1949‑м) выдвигал известный английский славист Сесил Морис Боура — ​общепризнанный знаток русской поэзии Серебряного века, переводивший, помимо стихов Пастернака, произведения Александра Блока, Осипа Мандельштама и других русских поэтов. В 1948 и 1950 годах Пастернака номинировал уважаемый литературовед и театровед Мартин Ламм.

Судя по переписке с двоюродной сестрой Ольгой Фрейденберг, до Пастернака и его близких доходили слухи о его номинировании. Фрейденберг пишет 4 ноября 1954 года: «У нас идет слух, что ты получил Нобелевскую премию. Правда ли это? Иначе — ​откуда именно такой слух? Мой вопрос, возможно, очень глуп. Но как же его не задать? Жду с нетерпеньем твоей открытки. Будь здоров!»[127]. А Пастернак ответил 12 ноября 1954 года: «Такие же слухи ходят и здесь. Я — ​последний, кого они достигают, я узнаю о них после всех, из третьих рук. <…> Я скорее опасался, как бы эта сплетня не стала правдой, чем этого желал, хотя ведь это присуждение влечет за собой обязательную поездку за получением награды, вылет в широкий мир, обмен мыслями — ​но ведь опять-таки не в силах был бы я совершить это путешествие обычной заводной куклою, как это водится, а у меня жизнь своих, недописанный роман, и как бы все это обострилось! Вот ведь вавилонское пленение! По-видимому, бог миловал, эта опасность миновала. <…> Потом люди слышали по Би-би-си, будто (за что купил, продаю) выдвинули меня, но, зная нравы, запросили согласия представительства, ходатайствовавшего, чтобы меня заменили кандидатурой Шолохова, по отклонении которого комиссия выдвинула Хемингуэя, которому, вероятно, премию и присудят. Хотя некоторые говорят, будто спор еще не кончен. Но ведь все это болтовня, хотя и получившая большое распространение. Но мне радостно было и в предложении попасть в разряд, в котором побывали Гамсун и Бунин, и, хотя бы по недоразумению, оказаться рядом с Хемингуэем»[128].

В 1957 году французский экзистенциалист Альбер Камю получил Нобелевскую премию и прочел доклад «Художник и время» в Уппсальском университете[129]. В нем он упомянул имя Пастернака в ряду «великих» в следующем контексте: «…художники, отвергающие буржуазное общество и его формальное искусство, но стремящиеся описывать реальность, и только ее одну, оказываются в трагическом тупике. Они должны быть реалистами, но не могут стать ими. Они хотят подчинить свое искусство реальной действительности, а ее невозможно описать, не прибегая к выбору, который подчиняет ее своеобразию искусства. Прекрасное и трагическое творчество первых лет русской революции наглядно демонстрирует нам эту пытку. Все, что Россия показала в эту эпоху, — ​Блок и великий Пастернак, Маяковский и Есенин, Эйзенштейн и первые певцы цемента и стали, — ​являет собою блестящую лабораторию форм и тем, плодотворных и смятенных исканий. И, однако, пришлось отказаться от всего этого, придя к выводу, что нельзя быть реалистом, когда невозможен сам реализм. Диктатура там, как и повсюду, резала по живому: реализм, согласно ее принципам, был необходим… при условии, что он согласится быть социалистическим»[130].

Камю предложил кандидатуру Пастернака на премию 1958 года, о чем знали в Союзе писателей СССР (впрочем, как и о содержании доклада)[131]. Помимо Пастернака, кандидатами в том году были Михаил Шолохов, Альберто Моравиа и Эзра Паунд.

В конце октября 1958 года радио «Освобождение» (позднее переименованное в радио «Свобода») несколько дней вещало о Пастернаке и его Нобелевской премии по соображениям скорее политическим, нежели литературным: радиостанцию учредило ЦРУ через подставную организацию Американский комитет по освобождению от большевизма с целью невоенного свержения коммунистических режимов.

В день присуждения Нобелевской премии, 23 октября 1958 года, радио «Освобождение» транслировало концерт Чайковского, но прервало трансляцию для экстренного сообщения о том, что Пастернак стал нобелевским лауреатом и что он получил премию «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Из формулировки следует, что заслуги поэта-лирика современности Шведская академия поставила на первое место, а заслуги в прозе — ​на второе. Впрочем, Чуковский рассудил так: «Ведь Пастернаку дали премию не только за “Живаго” — ​но за его стихи, за переводы Шекспира, Шиллера, Петёфи, Гёте, за огромный труд всей его жизни, за который ему должен быть признателен каждый советский патриот»[132].

Вслед за новостью последовал обзор биографии советского писателя и чтение фрагментов романа. На следующий день радио «Освобождение» сообщило, что в Переделкино пришла официальная телеграмма из Стокгольма, а также о начале травли советского нобелевского лауреата. Тогда же, 24 октября, на дачу к Пастернаку пришел Константин Федин и потребовал, чтобы поэт демонстративно отказался от Нобелевской премии[133], но Пастернак в тот же день отослал телеграмму в Нобелевский комитет с благодарностью за награждение. 25 октября радио «Освобождение» объявило, что Пастернак Нобелевскую премию принял.

Хроники травли

В день присуждения премии Президиум ЦК