Читать книгу - "Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров - Стэнли Коэн"

Как я покажу далее, эти предсказания сыграли роль классического самореализующегося пророчества. В отличие от стихийных бедствий, когда катастрофическим может быть отсутствие прогнозирования, с такими социальными явлениями, как девиантность, именно наличие предсказаний может оказаться «катастрофическим».

Прогнозы в период описания принимали форму заявлений местных деятелей – торговцев, советников и представителей полиции – о том, что следует сделать «в следующий раз», или же о безотлагательных мерах предосторожности, которые они приняли. Что еще более важно, в телевизионных интервью молодежь спрашивали о планах на выходные, и мод либо рокер угрожал «в следующий раз» отомстить. Вот выдержки из двух таких интервью: «В Саутенд и прочие места нас больше не пустят. Здесь будет трудно, так что в следующем году мы, вероятно, отправимся в Рамсгейт или Гастингс» (Daily Express, 30 марта 1964 года); «Могло быть и лучше – погодка немножко все испортила. Подождем следующего Троицына дня. Вот это будет веселье» (Daily Mirror, 31 марта 1964 года).

Когда предсказания не сбывались, все равно можно было создать историю, рассказав о несобытиях, т. е. о несостоявшихся или незначительных событиях. Так, например, когда в 1966 году внимание переключилось на курорты Восточной Англии, газета East Anglian Daily Times (30 мая 1966 года) озаглавила репортаж о пьесе, которую посетила группа длинноволосых молодых людей: «Страхи перед байкерами (ton-up boys) оказались безосновательными». Репортеров и фотографов зачастую отправляли (на основании ложных наводок) освещать события, которые так и не состоялись. На Троицын день 1965 года статья Daily Mirror из Гастингса, где ничего не случилось, была озаглавлена «Гастингс – без них». На Троицын день 1966 года в Daily Mirror вышел репортаж (30 мая 1966 года) о том, как при «патрулировании модов и рокеров» в Клактоне полицейские применили специально выданные рации только для того, чтобы помочь двум потерявшимся малышам. И снова были заголовки, которые создавали впечатление, будто что-то все-таки произошло: Evening Argus (30 мая 1966 года) использовал рубрику «Насилие», чтобы сообщить, что «в Брайтоне не было никакого насилия, несмотря на толпы подростков на пляжах».

Эти несобытийные истории и прочие искажения, имеющие отношение к теме прогнозирования, являются частью более широкой тенденции, о которой я расскажу позже. Эта тенденция состоит в том, что несоответствие между ожиданиями и реальностью разрешается путем подчеркивания тех новых элементов, которые подтверждают ожидания, и преуменьшения тех, которые противоречат им. Комментируя ее в своем анализе освещения СМИ военных демонстраций во Вьетнаме в октябре 1968 года, Хэллоран с соавторами обратили внимание на технику, часто используемую в описании феномена модов и рокеров: «…за фразой или предложением, в крайне эмоциональных терминах характеризующим ожидание насилия либо его единичный случай, следует совершенно противоречащее ему предложение, описывающее фактическую ситуацию»[87].

Совокупный эффект таких сообщений заключается в установлении прогноза, истинность которого гарантируется способом рассказа о событии, несобытии или псевдособытии.

Символизация

Коммуникация и в особенности массовое распространение стереотипов зависят от символической силы слов и образов. Нейтральные слова, вроде географических названий, могут символизировать сложные идеи и эмоции; к примеру, Перл-Харбор, Хиросима, Даллас и Аберфан. Аналогичный процесс происходит и в описании модов и рокеров: эти слова, а также Клактон, приобрели символическую силу. Появились такие выражения, как «нам не нужен здесь еще один Клактон» или «вы же видите, что он один из этих модов».

В рамках символизации происходят три процесса: слово («мод») становится символом определенного статуса (делинквентного или девиантного); объекты (прическа, одежда) символизируют слово; сами объекты становятся символом статуса (и эмоций, привязанных к статусу). Совокупный эффект трех этих процессов в том виде, в каком они возникли на стадии описания, заключался в том, что термины «моды» и «рокеры» были вырваны из ранее нейтральных контекстов (например, обозначения разных потребительских стилей) и приобрели полностью отрицательные значения. Аналогичный эффект описывается Тернером и Сурасом в их классической работе о столкновениях с зутерами[88], а также Роком и мной в исследовании о том, как эдвардианский стиль одежды стал трансформироваться в народного дьявола тедди-боя[89].

В своем разборе Тернер и Сурас называют этот процесс созданием «однозначно неблагоприятных символов». Заголовки газет и межличностное общение после первоначальных происшествий в Лос-Анджелесе вновь напомнили о фобии и ненависти к мексикано-американской молодежи. Референции к этой группе строились таким образом, чтобы лишить ключевые символы (различия в моде, образе жизни и развлечениях) их благоприятных или нейтральных коннотаций, и в результате они вызывали однозначно неблагоприятные чувства. Содержательный анализ показал, что в референциях к мексиканцам произошел переход к «теме зутеров», которая определила этот конкретный стиль одежды как «метку преступника» и объединила такие референции с упоминаниями о нападениях и оргиях с участием зутеров. Зутер неизменно идентифицировался с обобщенной группой мексиканцев. Аналогичным образом черты статуса модов и рокеров на более поздних стадиях реакции были распространены на обобщенную группу подростков. Их «меткой преступника» стали символы вроде куртки с меховым воротником и мотороллера, которые сами по себе вызывали враждебную и карательную реакции[90].

Символы и ярлыки в конечном счете обретают собственный описательный и объяснительный потенциалы. Так, если взять пример более раннего народного дьявола, ярлык «тедди-бой» стал общим обозначением злоупотребления или непотребства (например, Джона Осборна называли «интеллектуальным тедди-боем»); дьявол рассматривался как особый тип личности (предлагались лекарства для усмирения тедди-боев, которые бы сделали их более податливыми для лечения; ходили фразы наподобие «некоторые из этих солдат – просто тедди-бои в форме»), а символы рассматривались как меняющие человека («он не попадал в неприятности, до тех пор пока не купил эдвардианский костюм»; «с тех пор как мой сын купил эту вещь год назад, его характер сильно изменился»).

Подобная символизация отчасти проистекает из тех же стандартных процессов массовой коммуникации, которые приводят к преувеличению и искажению. Так, например, для создания однозначно негативных символов использовались вводящие в заблуждение и неуместные заголовки, тогда как фактическое событие не давало для этого никакого основания или по крайней мере было неоднозначным. В частности, рассказы о событиях на Троицын день 1964 года объединили с сообщением о смерти одного из модов, который упал со скалы недалеко от Брайтона и разбился. Аналогичным образом в августе 1964 года появились заголовки: «Труп мода найден в море». Ни в том ни в другом случае смерть не имела никакого отношения к беспорядкам и последовала в результате несчастного случая. Чтение одних только заголовков или более ранних сообщений, в которых ничего не говорилось о заявлениях полицейских по поводу несчастных случаев, приводило к возникновению в сознании ложной связи. Этот эффект достиг причудливых высот в заголовке дублинской Evening Press (18