Читать книгу - "«Господь! Прости Советскому Союзу!» Поэма Тимура Кибирова «Сквозь прощальные слезы»: Опыт чтения - Роман Лейбов"

сквозь траву двух несмежных могил,

сквозь дрожащие пятна березы,

сквозь все то, чем я смолоду жил <…>

(Набоков 1991: 175)

Заглавие поэмы принадлежит к особой группе литературных заголовков-перформативов, описывающих модус высказывания. Довольно часто такие заглавия, предлагающие интонационный ключ к тексту, наподобие итальянских помет для исполнителей музыкальных пьес, встречаются у (кажется, не очень любимого К.)[34] В. Маяковского (самое известное – поэма «Во весь голос», 1929–1930).

2

<Посвящение>

Судя по тем стихам, которые будут обращены к Людмиле (Миле) в поэме далее (с. 141, 165, 416), СПС посвящена жене автора. При этом «Людмиле Кибировой» она, строго говоря и скорее всего, посвящена быть не могла, поскольку настоящая фамилия поэта – Запоев, а Кибиров – его псевдоним[35]. Важнее отметить, что во «Вступлении» к СПС несколько раз обыграны литературные ассоциации, связанные с именем адресата посвящения поэмы (см. с. 103, 108, 121).

3

<Эпиграф>

Эпиграфом к СПС стали 1—4-й и 9—12-й стихи первого ст-ния ахматовского цикла «В сороковом году» (1940). Приводим текст этого ст-ния:

Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит,

Крапиве, чертополоху

Украсить ее предстоит.

И только могильщики лихо

Работают. Дело не ждет!

И тихо, так, господи, тихо,

Что слышно, как время идет.

А после она выплывает,

Как труп на весенней реке, —

Но матери сын не узнает,

И внук отвернется в тоске.

И клонятся головы ниже,

Как маятник, ходит луна.

Так вот – над погибшим Парижем

Такая теперь тишина.

(Ахматова 1: 481)

Поводом для написания этого ст-ния, впервые напечатанного в журнале «Литературный Ленинград» (1946. № 1–2. С. 13) под заглавием «Август 1940», послужил захват гитлеровцами Парижа в июне 1940 г. В «редакции» К. на первый план выступает тот тайный смысл ст-ния, который Ахматовой в него был, безусловно, заложен – ст-ние начинает откровенно звучать как написанное не только и, может быть, даже не столько о Париже.

Эпиграф из Ахматовой открыто начинает важнейшую для поэмы тему «погребения» советской «эпохи»[36] (одновременно продолжая тему плача по России, непрямо заявленную в заглавии СПС). Как и в поэме К., торжественные мотивы, заявленные в высоком стилистическом ключе («погребают», «эпоху», «псалом»), сочетаются в ахматовском отрывке с низкими («крапиве», «чертополоху») и даже вызывающе антиэстетическими («Как труп на весенней реке»).

Кроме того, с помощью эпиграфа К. указывает на одну из важнейших функций СПС и своей поэзии второй половины 1980-х гг. в целом: функцию консервации тех мелочей советского времени, которые последующими поколениями были бы непременно забыты (см. в нашей вступительной заметке к книге, с. 47–48). Его роль противоположна роли «лихо» (то есть поспешно – «Дело не ждет!») работающих «могильщиков» эпохи. В поэме он как бы предлагает остановиться и всмотреться в ее черты, чтобы сыновья и внуки советских людей понимали, через что пришлось пройти их отцам и дедам. О своем стремлении «зафиксировать» («спасти», «закрепить», «сохранить») уходящий «советский универсум» К. неоднократно говорил в интервью разных лет. К уже приведенному выше примеру прибавим здесь еще один: «Жизнь не может быть мусорной, ее нельзя просто выбросить: какая бы она ни была страшная и противная, ее проживали люди. Ее нужно было эстетически оформить. <…> Я положил на эти стихи много сил, лучшие мои вещи посвящены этой жизни, стремлению просто ее честно зафиксировать» (см.: Шаповал: 58). Ср. также приближающийся к автоцитации фрагмент «Послания Ленке» (1990) К.: «Ведь не много и надо тем, <…> кто понимает сквозь слезы, что весь этот мир несуразный бережно надо хранить, как игрушку, как елочный шарик» (Кибиров 1994: 320). Свое главное намерение при создании поэмы К. определил, одновременно отсылая к ее заглавию, так: «Мне захотелось это пропеть. Такую прощальную песню…» (Кибиров 2008а).

4

Вступление

Вступление к поэме строится как перечисление запахов. Запахи в русскую поэзию проникают не сразу и скудно: эта сфера восприятия, наряду с осязанием, относится к «внезнаковым», на основании ее (в отличие от зрения и слуха) не выстраиваются развитые языки (см.: Пироговская 2018). Однако эта особенность сама по себе может стать важным материалом культуры, вовлекая запахи в семиотические процессы. Существенная для описания функций запаха в культуре, базирующаяся на первичной биологической функции обоняния особенность – способность запаха выступать как признак объекта, симптом; указание на наличное (запах) выявляет скрытое (объект), в том числе – в прошлом и будущем. Прощание с прошлым и тревожное ожидание будущего – основные лейтмотивы СПС.

Для «Вступления» важны две особенности запахов в культуре: во-первых, не только сами запахи, но даже слова, которые их описывают, обладают способностью ярко воскрешать в индивидуальной памяти конкретные предметы, ситуации и обстоятельства (метонимическая функция); во-вторых, и это касается уже чисто словесных построений, запах может использоваться как метафора или поэтическое сравнение, соединяя своеобразными рифмами «далековатые» объекты и даже максимально абстрактные понятия (ср. знаменитое расселовское «A smell of petroleum prevails throughout»).

Восприятие любого запаха состоит не только из обонятельных ощущений, но и из связанных с ними воспоминаний, а сам он является фактом культурным, а значит, социально-историческим (Классен, Хоувз, Синнотт: 45–48). При этом запахи не имеют собственных названий, и это провоцирует говорящего о них на метафорические сравнительные конструкции типа «А пахнет как B» (Там же: 47). Другая важная особенность запаха связана с невозможностью его закрепления, фиксации. Аромат существует только в памяти, его невозможно «сохранить» (Там же), и потому примечательно, что во «Вступлении» к СПС К. осуществляет «консервацию» уходящей советской эпохи через, по существу, самую неуловимую ее составляющую – запахи.

Наиболее известным описанием запаха (в сочетании со вкусом) в мировой литературе является, пожалуй, эпизод из романа Пруста «По направлению к Свану». Аромат печенья «Мадлен», которое рассказчик пробует в гостях у матери, пробуждает воспоминания о детстве («Весь Комбре и его окрестности – все, что имеет форму и обладает плотностью – город и сады, – выплыло из чашки чаю» (Пруст: 44)), воскрешает запахи «разных времен года, но уже комнатные, домашние, смягчающие колючесть инея на окнах мягкостью теплого хлеба; запахи праздные и верные, как деревенские часы, рассеянные и собранные, беспечные и предусмотрительные, бельевые, утренние, благочестивые… тонкий аромат тишины… сухие ароматы буфета, комода, пестрых обоев и сложный, липкий, приторный, непонятный, фруктовый запах вышитого цветами покрывала» (Там же: 45–46).

Всплеск и оформление ольфакторной (связанной с запахами) образности