Читать книгу - "Критика цинического разума - Петер Слотердайк"

– это приземленная, бренная часть, но от рук и выше вы уже не живете в низменных слоях воздуха. Каждый состоит из двух половин… У вас – две жизни. За вашу еду и питье, а также любовь отвечает нижняя, менее ценная часть, за вашу профессию – верхняя…

Я спал с одной женщиной, которая будила меня каждый час, чтобы спросить, соответствует ли моя духовная любовь к ней моей телесной способности к действию. Ведь без «духовного» она казалась себе «испачкавшейся в грязи». Мне пришлось быстренько одеться, и пока я искал под кроватью закатившуюся туда пуговицу от рубашки, я растолковывал ей, что моя душа всегда переселяется в ту часть тела, которая нужна мне в данный момент для того, чтобы заниматься каким-либо видом деятельности. К примеру, если я выхожу на прогулку, то – в ноги, и так далее.

«Ты – циник», – сказала эта женщина.

Мы видим здесь мужчину в его «прирожденной» роли сексуального циника, который твердо настроен ограничиться чистым сексом и ударяется в бегство, как только женщина начинает требовать что-то сверх того. В этом бегстве появляется совершенно новый мотив – та склонность к преуменьшению важности происходящего, которая столь типична для стилизации эротики в двадцатые годы. И на этом поле пробивается свойственный времени импульс – желание избавиться от всех и всяческих надстроек. Новая волна – если здесь уместно это слово – выплескивает на берег весь старый сексуально-романтический хлам. Новый дух, проникнутый познанием, которое было инспирировано психоанализом, гигиеной брака и эмансипацией, теперь подвигает на более «деловое» обращение со всей этой областью, столь сильно окутанной мечтаниями и тайной, нетерпением и страстной тоской. То, что в это же самое время в средствах массовой информации триумфально распространяются, как в незапамятные времена, эротические иллюзии, ничего не меняет в этой тенденции. Интеллигенция, во всяком случае, начинает уже экзистенциалистски ориентироваться в делах любви – аналитически, рефлексируя, экспериментируя, стремясь к полной определенности, предаваясь меланхолии, впадая в цинизм. Пьеса Музиля «Мечтатели» (1921) непревзойденно документирует это бурное нарастание возбуждающей рефлексивности. Начинается прощание с культом чистого «переживания» и понимание того, что в наших переживаниях действует своего рода грамматика переживания и чувствования. Повзрослевшее сознание может быть только сознанием, которое принимает это к сведению. Если отставить в сторону эротический идеализм, личные трансакции вырисовываются более четко. Более явственно выходит на свет темный гешефт обмана в эротической сфере; по-животному неразборчивая сторона сексуальной энергии делается более заметной, проективный аспект во влюбленности и аспект смирения в верности на протяжении сколько-нибудь продолжительного времени не просматриваются. И как и везде, где рушатся идеалы, здесь недалеко до цинизма, который изливает свое разочарование, толкая то, что и без этого падает.

Молодой Брехт движется по этой территории с совершенно особенной виртуозностью и знанием дела. Он прямо-таки открывает новую тональность для цинизмов этого типа – лирику ординарного и брутального. Это – язык вааловского[378] чувства жизни, в котором проявляется торжество цинической витальной маскулинности. Для Ваала – поэта, эротика, неприкаянного скитальца, экзистенциалиста и лирического субъекта, живущего инстинктами, – женщины (молодые) есть не что иное, как поэтические или гормональные стимулы, не что иное, как отверстие, цветовое пятно, запах, игрушка, животное, белые бедра. Разумеется, этот маскулинизм у него лирически облагорожен. У него есть, кроме ярко выраженной цинической, и киническая, продуктивная и небуржуазная сторона. Сильная натура предельно простого и гениального человека напоминает об «альтернативной жизни», которая не изуродована прерывностью во времени и предписаниями, а длится, устремляясь вперед в потоке настроений и энергий. Брехт позволяет сексуальности и поэзии переходить друг в друга в имажинистском потоке. Если Ваал притаскивает в свою комнату «какую-то» с улицы с таким обоснованием: «Вот и весна. Должно же быть что-то белое, что-то светлое в этой проклятой темной пещере. Какое-то облако!» – то он не приемлет никакого сопротивления женщины.

Ты – такая же баба, как и любая другая. Только головы разные. А коленки у всех слабы… Как и у животных.

Там, где цинизм Рота остается ироничным, учтивым и замаскированным под меланхолию, Брехт использует фигуру гения силы, чтобы открыто перейти в атаку. Под защитой эстетического витализма сексуальный цинизм начинает лирическое бегство вперед.

Мансарда Ваала.

Рассвет. Ваал и Иоганна сидят на краю кровати.

Иоганна: О, что я наделала! Я скверная.

Ваал: Лучше сходи помойся.

<…>

Иоганна: Ты не хочешь открыть окно?

Ваал: Я люблю этот запах. Как ты насчет того, чтобы повторить всё начисто? Что пропало, то пропало.

Иоганна: Как вы можете быть таким пошлым?

Ваал (лениво растянувшись на кровати): Чистый и омытый водами потопа, Ваал отпускает в полет мысли свои подобно голубям над темными водами.

Иоганна: Где мой лифчик? Не могу же я так…

Ваал (бросая его Иоганне): Вот! Что именно ты не можешь, возлюбленная моя?

Иоганна: Не могу так домой. (Роняет лифчик, но в конце концов надевает.)

Ваал (насвистывая): Экая ты непоседа. У меня такое ощущение, будто меня разобрали на части. Поцелуй меня!

Иоганна (у стола, посреди комнаты): Скажи что-нибудь! (Ваал молчит.) Любишь ли ты меня еще? Говори! (Ваал насвистывает.) Ты не можешь сказать?

Ваал (натягивая на себя одеяло): Я сыт этим по горло.

Иоганна: А что же тогда это было сегодня ночью? И раньше?

Ваал: Иоганна завелась и устраивает скандал. Эмилия тоже носится кругами, как парусник с дыркой в днище. Этак здесь умрешь с голода. Вы ведь и пальцем не пошевелите ради другого человека. Вам ведь всегда нужно только одно.

Иоганна (в растерянности начиная убирать со стола): И ты… ты никогда не относился ко мне иначе?

Ваал: Ты помылась? Ну ни одной практичной мысли в голове! Скажешь, ты не получила никакого удовольствия от этого? Давай отправляйся домой!..

Другое испорченное утро любви описывает Эрих Кёстнер в своем «Фабиане». Корнелия, возлюбленная Фабиана, уже встала, чтобы уйти. Она знает, что ей придется сделать. Она хочет сниматься в фильме, хочет иметь успех, она не желает быть неудачницей. Поэтому она решила продаться кинопромышленнику. Она полагает, что у нее нет иного выхода, кроме как продать себя. Фабиан находит ее письмо лишь поздно вечером:

«Милый Фабиан… разве не лучше мне уйти слишком рано, чем слишком поздно? Только что я стояла возле тебя, у дивана. Ты спал, ты спишь и теперь, когда я пишу это письмо тебе. Я осталась бы с радостью,