Читать книгу - "Критика цинического разума - Петер Слотердайк"

Да, – сказал Тунда, – дистанцию не держат. Когда к вещам подходишь чересчур близко, они перестают тебя затрагивать.

Йозеф Рот. Бегство без конца. 1927

Его голова была раскаленным шаром, в который бросили слишком много разных вещей, начавших там шипеть и плавиться.

Викки Баум. Люди в отеле. 1931

Современные средства массовой информации заботятся о том, чтобы в общественном пространстве был установлен новый искусственный климат для сознаний. Тот, кто попадает в исходящие от них потоки, начинает ощущать, как его «картина мира» исключительно быстро становится все более опосредованной, всученной ему за деньги, полученной из вторых рук. Выпуски новостей переполняют питаемое из телевизора сознание материалами о мире, разделенными на информационные частички; в то же время они разлагают мир на флюоресцирующие ландшафты новостей, которые мерцают на экране сознания Я. На деле, mass media обладают способностью онтологически реорганизовывать действительность – как действительность в наших головах.

Все это к тому же начинается совершенно безобидно и невинно. Люди читают газету, полагают, что узнают о вещах, которые их «интересуют», начиная с двадцатых годов слушают и радио, спешат по людным улицам, которые полны рекламы и витрин с заманчивыми предложениями. Они живут в городах, которые являют собой не что иное, как архитектурно выстроенные mass media, пронизанные сетями коммуникаций и знаков, которые направляют человеческие потоки. Город выступает в роли гигантского проточного нагревателя, который прогоняет через свою систему труб и знаков субъективную плазму (деперсонализация, ср. метафоры Ратенау в главе 7). В свою очередь, и человеческие Я функционируют как проточные нагреватели, фильтры и каналы для потоков новостей, которые достигают наших органов восприятия через самые различные сферы вещания. Таким образом, Я и мир оказываются в двояком «проточном» состоянии, в процессе того онтологического «всасывания» и «перекачивания», которое отражается в тысяче и одной современной теории «кризиса».

То, что при таком состоянии мира «человек со свойствами» и «с твердым характером» уже не может достичь ровным счетом ничего, показывают многочисленные описания «людей с характером» и истории о моралистах, которые нередко заканчиваются гибелью героев. Приспособленчество стало психополитической заповедью дня. Но где можно было бы научиться ему лучше, как не в общении с городскими mass media? Они пичкают сознание своим ежедневным обязательным для усвоения уроком серого разнообразия, пестрого «одного и того же» и нормальной абсурдности, вдалбливая своему ученику, застрявшему в отсталых моральных понятиях, одно-единственное – требование упражняться в брехтовском «лавировании». Мы приводим взятые из литературы того времени примеры, как интеллигентные индивидуумы обходятся с притязаниями и требованиями мира mass media.

Выдающийся роман Эриха Кёстнера «Фабиан» начинается – и это совершенно закономерно – с такой моментальной зарисовки:

Фабиан сидел в кафе «Spalteholz»[374] и просматривал заголовки вечерних газет: «Над Бовэ взорвался английский дирижабль», «Стрихнин хранится рядом с чечевицей», «Девятилетняя девочка выпрыгнула из окна», «Снова безуспешные выборы премьер-министра», «Убийство в Лайнцском зоопарке», «Скандал в городском торговом ведомстве», «Искусственный голос в жилетном кармане», «Снижение добычи угля в Руре», «Подарки директору Германской государственной железной дороги Нойману», «Слоны на тротуаре», «Скандал вокруг Клары Боу», «Нервозность на кофейных рынках», «Предстоящая забастовка 140 000 рабочих-металлистов», «Драматическое преступление в Чикаго», «Переговоры в Москве по поводу демпинга древесины», «Бунт егерей Штаремберга». Все как всегда. Ничего особенного.

При выстраивании в один ряд большого, малого, важного, неважного, сумасбродного, серьезного исчезает «особенное» и «подлинно действительное». У того, кому хронически приходится жить в окружении этих ложных эквивалентностей, глаза в таком вечно сумрачном свете утрачивают способность различать вещи в их индивидуальности и существенности; сквозь каждую отдельную вещь он видит только основной тон, серость, заботу, абсурдность. (Сцена, сравнимая с приведенными выше, есть в самом начале вышедшего в то же время романа «Гильди – одна из нас», 1931.)

Те, кто возвращается в общество после долгого отсутствия, в первую очередь и особенно ясно видят насквозь этот мир mass media; один из них – лейтенант Тунда, о котором повествует роман Йозефа Рота «Бегство без конца» (1927). И у него тоже взгляд человека, пришедшего извне, – он вернулся в Западную Европу после участия в гражданской войне в Сибири, чтобы застать мир, где невозможно возвратиться в тот дом, из которого ты ушел. То, что он приносит с собой, – это сила отчужденности и неприятия.

Он видел невероятные события и факты, а потому ему казались странными и вполне обычные. <…> Он обладал необыкновенной способностью понимать необыкновенно разумное безумие этого города…

Естественно, речь здесь опять идет о Берлине, об этом «европейском Чикаго» (М. Твен).

«За несколько дней мы увидели: одержимого буйным помешательством и пышную процессию; премьеру фильма, съемки фильма, смертельный прыжок одного из артистов на Унтер ден Линден, жертву нападения, ночлежку для бездомных, любовную сцену в зоопарке среди бела дня, передвижную тумбу для афиш, которую везли ослы, тринадцать кафе для гомосексуалистов и лесбиянок… человека, который уплатил штраф за то, что он перешел площадь по диагонали, а не под прямым углом, собрание секты любителей лукоедения и собрание Армии спасения…

Это были времена, когда литераторы, артисты, кинорежиссеры, художники снова стали зарабатывать деньги. Это были времена, наступившие после стабилизации курса немецких денег, – времена, когда открывались новые банковские счета, когда даже в самых радикальнейших журналах печатались хорошо оплачиваемые рекламные объявления, а радикальные писатели получали гонорары за публикации в литературных приложениях к буржуазным газетам. Мир уже настолько устоялся и консолидировался, что фельетонистам позволялось быть революционными…»

Карл Томас – образ вернувшегося на родину человека в спектакле Толлера – открывает, кроме того, и новую радиореальность, когда служит кельнером в Гранд-отеле. Он впервые вслушивается в цинический смысл выстраивания в один ряд всех событий и текстов в радионовостях:

Карл Томас: Вы что, действительно слышите здесь всю Землю?

Телеграфист: Это что, новость для вас?

Карл Томас: Кого вы слушаете сейчас?

Телеграфист: Нью-Йорк. Сообщают о большом подъеме воды в Миссисипи.

Карл Томас: Когда?

Телеграфист: Сейчас, в это время.

Карл Томас: Пока мы говорим?

Телеграфист: Да, пока мы говорим, Миссисипи прорывает плотины, люди спасаются бегством… Я переключаю. Последние известия со всего мира.

Динамик: Внимание! Внимание! Беспорядки в Индии… Беспорядки в Китае… Беспорядки в Африке… Париж, Париж. Косметика мирового уровня… Бухарест, Бухарест. Голод в Румынии… Берлин, Берлин. Элегантная дама предпочитает зеленые парики… Нью-Йорк, Нью-Йорк. Изобретены самые большие бомбардировщики в мире. Способны в одну секунду превратить в развалины столицы Европы… Внимание! Внимание! Париж, Лондон, Рим, Берлин,