Читать книгу - "Кошки. Письма на заметку - Шон Ашер"

его не были еще убраны; клетка на полу, перевернутая набок; обломки столика; ковер усыпан землею, зеленью, птичьим кормом, черепками, осколками и т. д. и т. п.! И посреди разрушения птица, весьма мрачно расположенная, но на удивление невредимая. Жальче всего было папоротники; они мне тоже были за домашних любимцев, подаренные мне леди Эрли прошлой весной, пока я не выходила из дома из-за болезни.

Кошка же не только напугалась, но и, вероятно, поранилась – жертва адского крушения, ею же и вызванного. Вылетев из задней двери, она умчалась и не показывалась на глаза целые сутки, хотя до того была созданием решительно домашним.

Понадеявшись (но – ах! – напрасно) на сходство между глупцами кошачьей и человечьей породы, я предположила, что опыт добавит этой безрассудной кошке мудрости. Итак, канарейке я немедля от дома не отказала, но и от кошки избавиться не решилась – из соображений одновременно практического и сентиментального свойства. Здравый смысл напомнил мне, что не было еще полной недели, когда наш дом оставался бы без защиты, пока армии очаровательных мышей постоянно идут на нас в наступление; наша кошка не только отражает их посягательства, но и являет при этом пример чистоплотности, добродетельности и честности – до тех пор, по крайней мере, пока не подвергается искушению, состоящему в близости живой птицы. Чувства же упрекали: разве не любил ее наш покойный пес, будто она приходилась ему сестрой или супругой? Разве не скрашивала она играми его старость, не являлась единственной отрадой в его преклонные лета? Память о нем останавливала мою руку, готовую отставить ее от места!

Итак, послано было в другой раз за плотником, и клетка была теперь укреплена над окном, на стержне, соединяющем ставни; ибо латунные цепочки, по выражению господина К., «подобно всякой иной вещи, достигли такого состояния, что человека, их изготовившего, впору было бы за это и повесить».

Поскольку кошка притворялась, будто более никакого интереса к птице не имеет, я решила, что ей стало ясно – дальнейшие попытки нападения не только опасны, но и безнадежны. Однако как-то вечером я разговаривала с Шарлоттой, как вдруг кошка взмыла одним вертикальным прыжком прямо к клетке и уцепилась за нее когтями! Я бросила в нее диванной подушкой и закричала, что заставило ее в страхе свалиться. Однако с тех пор клетку несчастной птицы я держала на замке, а вскорости нашла ей более мирное убежище.

Птичка мисс Фаррерс упорхнула в открытое окно, и богатая клетка ее стояла пустой, так что свою бедняжку я отправила ей взамен; жизнь ее теперь свободна от потрясений! Жалко было ее отдавать, но стократ жальче было бы обнаружить ее все же съеденной.

[…]

С самыми теплыми чувствами и добрыми пожеланиями к леди Стэнли, твоим сестрам и тебе самой,

искренне твоя, Джейн Карлайл

Передавай привет белому псу.

27

Прощение ему дается с трудом

Однажды в 1960 году писатель Джон Чивер в принудительном порядке обрел лысеющего кота по кличке Черныш – его давняя подруга Джози Хербст, зайдя вместе с котом на обед, заявила, что не может больше его содержать. Чивер неохотно приютил животное, дав ему новое имя – Делмор, в честь поэта Делмора Шварца, бывшая жена которого, как оказалось, тоже была какое-то время хозяйкой того же кота. К сожалению, Чивер и Делмор не подружились – более того, дружба Чивера и Хербст пострадала до такой степени, что вскоре они перестали общаться. Примирение наступило только в 1963 году, после того как Чивер в письме к ней изложил историю своих отношений с котом.

Джон Чивер – Джозефине Хербст

6 декабря 1963 г.

Седар-Лейн

Оссининг

Кажется, пятница

Дорогая Джози,

Уже несколько лет, как наше общение сводится к коротким приветствиям. Все это время за мной оставался долг – описать тебе судьбу кота. Исполняю его.

Кот, оставленный тобою, сперва находился в замешательстве касательно своего нового дома и своего места в нем. Мы сменили ему имя, назвав его Делмором, и это вдохнуло в него новую жизнь. Отпраздновал он это обстоятельство, наложив в коробку с бумажными салфетками, до того помогавшими мне справляться с простудой. Чувствуя, что вот-вот чихну, я схватил одну из них. Не отрицаю, что в этом происшествии есть доля и моей собственной вины, но признаюсь, что, обтерев наконец дерьмо с лица и с потолка, я отволок Делмора к двери на кухню и пинком отфутболил его во двор. Чудовищная жестокость, и совершенно с его точки зрения непростительная. Прощение ему вообще дается с трудом. Это, несомненно, гордое создание. Следующий эпизод случился на Благодарение. Вся семья собралась за столом, я приготовился разделывать индейку, как вдруг из ванной послышалось хрипение, будто кто-то решил удавиться. Помчавшись туда, я обнаружил Делмора в унитазе, по шею в холодной воде и в полном бешенстве. Я выудил его и завернул в полотенце, но прощения так и не обрел. Вскоре после Рождества мы принимали к обеду голливудского сценариста с женой. Я, по своему обыкновению, приветствовал вошедшего Делмора словами «пшел вон», и гостья, услышав это, укорила меня, собрала кота в охапку и прижала к своей обширной груди. В следующее мгновение Делмор уже выковыривал ей правый глаз, а дама, в тщетных попытках от него избавиться, принесла в жертву клок своего итальянского платья, которое, по словам Мэри, стоило не меньше двух с половиной сотен. Упрекать кота в этом никто не решился, и несколькими днями позже, собираясь на каток, мы пригласили его составить нам компанию. Делмор поначалу весело трусил рядом с нами, изображая счастливого члена семьи, но тут ветерок, подувший с северо-востока, стряхнул шапку снега с еловой лапы прямо на него. Кот наградил меня ненавидящим взглядом, повернулся, убежал домой и снова осквернил салфетки. На этот раз в ловушку попалась домработница, и они до сих пор не помирились.

Все это не к тому, чтобы живописать наши разногласия, но нельзя не отметить, что Делмор вносит в общую атмосферу определенную остроту. Те, кто меня недолюбливают, неизменно принимают его сторону, позволяя ему таким образом выступать в качестве миротворца. Он любит играть с туалетной бумагой. Он спокойно относится к мешочкам с валерианой. Он не охотится на певчих птиц. По весне зайцы гоняют его по лужайке, но вскоре покидают нас, прикончив рассаду на огороде, и тогда весь двор снова остается в его распоряжении. В последнее время он разжирел, и шаги его звучат скорее как стук босых пяток сонного мужчины, направляющегося в туалет, чем как шорох тумана, оседающего морозным утром, но он обрел здесь свое предназначение, которое мы все уважаем, – и на сей ноте завершается мой рассказ