Читать книгу - "Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов"

у Рузского заведовал еще один «младотурок» — генерал Данилов. Планы заговора были известны в городе. Занимавший тогда пост начальника псковского гарнизона генерал-майор Бонч-Бруевич — старший брат известного большевика — зафиксировал: «Мысль о том, что, пожертвовав царем, можно спасти династию, вызвала к жизни немало заговорщических кружков и групп, помышлявших о дворцовом перевороте. По многим намекам и высказываниям я мог догадаться, что к заговору против последнего царя, или, по крайней мере, к людям, сочувствующим заговору, принадлежат даже такие видные генералы, как Алексеев, Брусилов и Рузский. В связи с этими заговорами называли генерала Крымова, командовавшего конным корпусом. Поговаривали, что к заговорщикам примыкают члены Государственной думы. О заговоре, наконец, были осведомлены Палеологи Джордж Бьюкенен»[1510]. Такое виделось даже из Пскова!

«Генерал-адъютант Рузский считался либералом, — подчеркивал Спиридович. — Он был любимцем оппозиции и ее печати, которой он был обязан и своей славой в Галиции, оспариваемой многими военными. К Государю как к монарху Рузский относился критически, к Государю как Верховному главнокомандующему — еще более критически. Последнее во многом объяснялось его неприязнью к генералу Алексееву. Назначение Алексеева начальником штаба Верховного главнокомандующего до самой смерти обидело Рузского. Либералы-заговорщики, мечтавшие о дворцовом перевороте, старались обеспечить себе свободу действий, опираясь на генерала Рузского, которому до начала февраля подчинялись все войска Петрограда. Приезд Рузского зимой в Петроград был умно использован теми, кому это было нужно. На фронт к Рузскому ездил великий авантюрист Гучков и имел с ним важные переговоры»[1511]. Известно также, чем эти переговоры закончились. Рузский ответил, что «если бы к нему обратились, он поддержал бы заговор»[1512].

Алексей Брусилов был фигурой исключительно популярной после легендарного прорыва. Гучков был близко знаком еще с его родным братом — контр-адмиралом, начальником Морского Генерального штаба. Адмирал Брусилов весьма критически относился к императору и был приверженцем конституционно-либеральных идей. Именно через него Гучков познакомился с будущим командующим Юго-Западным фронтом[1513], который не отказывался обсудить политическую ситуацию с думскими эмиссарами.

К «младотуркам» были близки и командующие флотами, Балтийского — Непенин и Черноморского — Колчак. Еще известный советский историк революции Старцев приходил к выводу, что «Непенин и Колчак были назначены на свои должности благодаря ряду интриг, причем исходной точкой послужила их репутация — либералов и оппозиционеров»[1514]. Будущий военный министр Временного правительства Александр Верховский, занимавший к началу революции должность начальника штаба Черноморской дивизии, готовившейся к десантированию на турецкое побережье, подтверждал, что «думские люди сумели добиться назначения Колчака… Колчак еще со времени японской войны был в постоянном столкновении с царским правительством и, наоборот, в тесном общении с представителями буржуазии в Государственной думе»[1515]. Сам генерал Верховский в своем дневнике писал: «Только смена политической системы может спасти армию от новых несчастий, а Россию от позорного поражения. Армия потеряла терпение»[1516]. А другого автора дневниковых записей — служившего на Балтийском флоте капитана 1-го ранга Ренгартена — разговор с вице-адмиралом Непениным «невольно наводил на мысль о довольно определенных сношениях между А. Гучковым, генералом Алексеевым, Непениным и другими об организации переворота «путем устранения»[1517].

В литературе в числе заговорщиков называется и имя генерал-лейтенанта Лавра Корнилова, командовавшего XXV армейским корпусом. Сам он свое участие отрицал, но его имя фигурировало в составленном Гучковым списке отмеченных доверием Думы[1518]. Это доверие распространялось настолько широко, что именно Корнилову будет доверено командование столичным гарнизоном сразу после Февральской революции.

Еще одной фигурой, которая считалась заговорщиками ключевой, был генерал-лейтенант Александр Крымов, командующий Уссурийской казачьей бригадой. Не думаю, что император был с ним хорошо знаком — фамилии Крымова не найти ни в переписке с супругой, ни в личных дневниках, — зато его хорошо знали в кружке Гучкова, в Военной ложе, в думских кругах и в Ставке. «Человек большого роста и грузной комплекции; говорят, очень умный, дельный и ловкий, — записал Лемке. — Алексеев относится к нему очень тепло и долго с ним беседовал у себя в кабинете»[1519]. По иронии судьбы, Крымов сыграет большую роль не в заговоре Гучкова и компании против Николая II, а в неудавшемся заговоре Корнилова в августе 1917 года, после которого покончит с собой. Тогда-то Терещенко впервые даст откровенное интервью: «Я не могу не вспомнить последних месяцев пред революцией, когда генерал Крымов оказался тем единственным генералом, который из великой любви к родине не побоялся вступить в ряды той небольшой группы лиц, которая решилась сделать государственный переворот… Генерал Крымов неоднократно приезжал в Петербург и пытался убедить сомневающихся, что больше медлить нельзя»[1520].

Один из таких приездов — в начале января 1917 года — зафиксировал в своих мемуарах Родзянко. Председатель Думы в предреволюционные месяцы явно оказывался в центре всех заговорщических акций, хотя позднее, в мемуарный период, все это решительным образом отрицал. Руководитель Департамента полиции Васильев считал так: «Самую нелепую и достойную жалости роль играл в те судьбоносные дни Родзянко, председатель Думы. Он был загипнотизирован заманчивой перспективой стать президентом республики и вел себя как мальчик, который взялся за работу, не понимая смысла указаний и не имея необходимых сил, чтобы выполнить их»[1521]. Спикер Думы охотно предоставлял свои апартаменты для самых смелых собраний.

«С начала января приехал с фронта генерал Крымов и просил дать ему возможность неофициальным образом осветить членам Думы катастрофическое положение армии и ее настроения. У меня собрались многие из депутатов, членов Г. совета и членов Особого совещания. С волнением слушали доклад боевого генерала… Войне определенно мешают в тылу, и временные успехи сводятся к нулю. Закончил Крымов приблизительно такими словами:

— Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте… Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим. Очевидно, других средств нет…

Первым прервал молчание Шингарев:

— Генерал прав — переворот необходим… Но кто на него решится? Шидловский с озлоблением сказал:

— Щадить и жалеть его нечего, когда он губит Россию.

Многие из членов Думы соглашались с Шингаревым и Шидловским, поднялись шумные споры. Тут же были приведены слова Брусилова: «Если придется выбирать между царем и Россией — я пойду за Россией».

Самым неумолимым и резким был Терещенко, глубоко меня взволновавший. Я его оборвал и сказал:

— Вы не учитываете, что будет после отречения царя… Я никогда не пойду на переворот, я присягал… Если армия сможет добиться отречения — пусть она это сделает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждением, но не насилием»[1522]. Как