Читать книгу - "Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн"

Августа Александровна стала над ним подтрунивать и объяснила его желчность влюбленностью без взаимности. Я узнал, что одна из интереснейших местных барышень, Соничка Лион, обладающая многими качествами и достоинствами, покорила сердце Гольденштейна, но его ухаживания безрезультатны: «Соничка не для него». Гольденштейн отшучивался. В противоположность Гольденштейну я был весьма недурен собой, здоровый, хорошего роста, жизнерадостный, шумливый и неглуп. Августа Александровна, обращаясь ко мне, стала подзадоривать:

— Вот, — сказала она. — Знаю, что пользуешься успехом у барышень. Победи-ка Соничку Лион, тогда и я признаю, что ты неотразим. Невеста очаровательная, хотя еще очень молоденькая. Из лучшей семьи, хорошо воспитана, знает языки, музыкантша, учится в Венской консерватории. Поедешь в Вену, будет у тебя интересное знакомство. Постарайся познакомиться.

Молодежи, учащейся в Кишиневе, было много, но кроме Гольденштейна я еще никого не знал. В доме, где жила семья Лион, флигель занимала вдова Блейхман. Августа Александровна многозначительно мне сказала:

— Если тебе покажут в городском саду Соничку Лион, то, пожалуйста, познакомься. Скажи, что ты брат моего мужа, и передай от моего имени, чтобы она не отказала сообщить госпоже Блейхман, что на ее имя получены деньги и чтобы она за ними пришла.

На следующий день я отправился к городской сад, где собиралась обычно молодежь «на музыку». Встретил Гольденштейна, и пошли рассматривать публику, знакомую ему, как кишиневцу. Уселись на садовую скамью, подошли знакомые Гольденштейну студенты, образовался говорливый кружок. Появились барышни, и среди них тоненькая юная девица с большими темно-карими близорукими глазами. Прекрасные волосы цвета темной меди красиво обрамляли милую головку. Это и была Соничка Лион. Все были знакомы друг с другом, кроме меня. Подошла, и я в шуточной форме передал поручение Августы Александровны. Познакомились. Молодежь мне понравилась. Много болтали, шутили и условились пойти компанией в ближайшее воскресенье в виноградный сад близ города.

Августа Александровна передала мне, что я произвел хорошее впечатление на новых моих знакомых, и продолжала подзадоривать по поводу хорошенькой Лион. Воскресная прогулка удалась на славу. Мне пришлось прочесть несколько стихотворений Некрасова, бывшего тогда в большой моде у молодежи, но тут же я доказывал величие Пушкина, истинного гениального поэта, и прочел его стихи. Соничка Лион, романтичная и вдумчивая, признала, что Пушкин неизмеримо выше Некрасова и что оба поэта не подлежат сравнению. Завязался горячий спор. По обыкновению горячо говорили, друг друга не слушали, спорящие остались при своих мнениях, но время провели «умно и не без пользы». Узнал, что Соничка Лион скоро уезжает в Вену. А когда я сказал, что в октябре увидимся там, то улыбнулась, полагая, что шучу. Еще увиделись раза два-три. Прошел мой отпуск, и, распрощавшись с новыми знакомыми (Соничка Лион уже уехала), я поехал в новые для меня страны.

Вена в те годы была особенно прелестна. Весьма оживленный город. Берлин и Германия были мало посещаемы иностранцами. Венский университет, венские профессора привлекали в те годы иностранцев. Редкий по сцене драматический театр, опера, оперетта со Штраусом, веселая уличная жизнь увлекали многочисленных иностранцев.

Устроился я прекрасно, за гроши, и стал поджидать патрона. Но не забывал Соничку Лион и по имевшемуся у меня адресу (Oberhilfestrasse) пошел разыскивать. Встреча была теплая. Соничка была уверена, что я шутил, говоря «до встречи в Вене». В Вене Соничка Лион жила в семье Вертзон — русских эмигрантов, совершенно онемеченных. Девица Вертзон, Берта, крупная шатенка, выросла в убеждении, что она потрясающе красива, бесконечно талантлива, и все домашние, друзья и знакомые поддерживали это убеждение. У Вертзон обычно жили на полном пансионе консерваторки, две или три. В том году жила и Соничка, которая также прониклась восхищением к Берте. Когда я появился в доме Вертзон, то никто из домашних не сомневался, что влюблюсь в Берту — ибо «это было так естественно». Сжалась как-то Соничка.

Я стал бывать в доме Вертзон частым гостем, засиживался до поздней ночи. Трамваи прекращали движение в одиннадцать вечера. В те годы в десять вечера запирались ворота и парадные в домах. Приходящие обязаны были платить sper-gelt[132], 10 крейцеров, почему к десяти часам оканчивались спектакли и все солидное население спешило домой, чтобы не платить штрафа. Опоздав на трамвай, я пер пешком не менее четырех верст к себе, рвал неистово обувь, а раз попал под сильный дождь и погубил шляпу и пальто. Но я был доволен… Незаметно влюбился в Соничку, а она совсем притихла, щурила близорукие глаза и шла… за мной. Как случилось, что я ей сказал о моей любви? Почему осмелел и сделал предложение? Не мог и не могу объяснить толком. Захватило всего, рассуждать не мог… А было о чем подумать. Студент, учиться еще почти два года, средств никаких ни у меня, ни у Сонички. Чем буду заниматься — не ведал. Когда смогу жениться — не знал. По какому праву связал юную девушку словом и по каким основаниям я связал свою неизвестную судьбу с Соничкой — не понимал. Любил и ничего другого сказать не мог. Удержаться был не в силах и даже посоветоваться не с кем было. Курьезно, что в любви объяснялся в присутствии немца-учителя и маленького Вертзона. Высказал все и ушел тотчас. Мой патрон думал, что я нездоров, переутомился работой, и предложил мне отдохнуть. Через два дня получил от Сонички письмо. Она, оказалось, разделяла мои чувства и с первой встречи полюбила меня… Я стал женихом и с того дня должен был думать о предстоящей жизни, готовиться к важному, неведомому мне положению семьянина, а может быть, и отца семейства. И с того дня стал ближе присматриваться к жизни, усваивать определенные взгляды на жизнь и готовиться к борьбе для любимого существа с неизвестными для меня в то время условиями жизни. И страшно, и радостно думалось о будущем! Не успел погулять на свободе, но твердо помню, что не жалел об этом, и в голову не приходило, чтобы жизнь иначе складывалась. Не хотел упустить свое счастье… И не ошибся! Моя жена оказалась любящей семьянинкой, вся отдалась заботе обо мне и детях. Мы прожили в большом покое, любви и довольстве до революции, а в беженстве моя жена бесконечно оберегала мое здоровье и мой покой.

Моя семья. Перебирая события моей семейной жизни, должен без преувеличения сказать, что такого мирного сожительства, полного взаимного уважения, дружбы и любви, я не видел среди множества семейств, которых встречал на протяжении сорока шести — сорока семи лет. Мы никогда не ссорились, никогда не сказали друг другу оскорбительного слова. Не было случая, чтобы мы из‑за обиды или по какому-либо другому поводу не говорили друг с другом вследствие озлобления хотя бы несколько минут. Наши дети в этом свидетели. Нас всегда удивляло, как после взаимных, зачастую тяжких обид супруги мирятся,