Читать книгу - "Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин"

Бродя по свету, выгнанный из дому,

Нуждой и скукой, часто вспоминаю

Я собственное детство…

– напишет Бунин в одном из своих стихотворений. Пройти мимо таких строк юный Паустовский не смог. Душевные струны сыграли в унисон.

А это уже Паустовский:

Я ребёнок. Я болен. В открытыя окна

Дышит ночь ароматами старых садов.

Золотятся в огнях паутинки-волокна

На букетах осенних цветов.

Мать придёт и расскажет мне тихия сказки

О царевне, забытой в далёком краю, —

И в истоме глубокой задумчивой ласки

Поцелует головку мою.

Беспричинные сладкие слёзы. А в ночи,

Засыпая в бреду неразвеянных грёз,

Я гляжу в серебристо-зелёные очи

Восходящих на севере звёзд.

И, заглядывая в зазеркалье этих строк, абсолютно чётко видишь в них бунинские мотивы, переливы трогательной, переполняющей душу лирики, в её исключительной чистоте созерцания о добром и вечном.

Пути-дороги Бунина и Паустовского никогда не пересекались. Но вполне могли. Исключительная скромность Константина Георгиевича не позволила ему этого сделать на определённом этапе жизни. И всё же бунинский взгляд касался молодого Паустовского – не единожды на творческих вечерах в Москве и один раз в Одессе, в редакции газеты «Современное слово», в которой работал Паустовский.

«Однажды к нам в редакцию пришёл Бунин. Он был обеспокоен и хотел узнать, что происходит на фронте. <…> Я боялся сказать при нём хотя бы слово. Мне было просто страшно. Я опустил голову, слушая его глухой голос, и только изредка взглядывал на него, боясь встретиться с ним глазами», – откровенно напишет Паустовский о той самой одесской встрече. – Уже в то время Бунин был для меня классиком. Я знал наизусть многие его стихи и даже отдельные отрывки из прозы»50.

Одесская встреча Паустовского с Иваном Алексеевичем вполне могла произойти в период с осени 1919 года до эмиграции Бунина во Францию, которая случится 25 января следующего года, когда он навсегда покинет Россию на пароходе «Спарта». А значит спустя почти два года после того, как Паустовский в феврале 1917-го отправит несколько своих стихотворений, написанных в разное время, Бунину.

В архиве Паустовского сохранился черновик того письма Бунину или, что вполне не исключено, один из его вариантов.

«Мн[огоуважаемый] Ив[ан] Ал[ексеевич].

Простите, что, быть может, слишком смело то, что я пишу Вам. Моей давнишней мечтой было послать Вам несколько стихотворений для того, чтобы Вы сказали, что Вы думаете о них. Я буду Вам несказанно благодарен, если вы найдёте время прочесть их и написать несколько слов. Я их никому не показывал, нигде не печатался. Я далёк от литературной среды, живу жизнью бродячей.

Мне бы хотелось, чтобы Вы поверили, как трудно мне было обратиться к Вам из опасения, что Вы сочтёте это выступление примером той навязчивости и бесцеремонности, от которой, я думаю, Вам приходится страдать»51.

Безусловно, Костя Паустовский надеялся получить бунинский ответ. И он его получил. А что было бы, если бы этого не произошло? Оставил бы он себя в поэзии? Наверное, вряд ли. Впрочем, это вовсе не убеждение, а всего лишь довод. Ведь к этому времени Паустовский уже работал над своей первой прозаической вещью, романом «Мёртвая зыбь» («Романтики»).

Бунин в своём ответе посоветовал Паустовскому оставить поэзию и заняться прозой. Но и после этого совета Бунина поэзия по-прежнему ещё долго влекла Паустовского. И это нетрудно увидеть по датам создания новых стихотворений – 1918-й, 1919-й годы52 и так до более позднего периода жизни Паустовского, правда, многое из этого было написано по случаю и подчас в шуточном тоне.

А вот поэзия Блока давала Паустовскому несколько иную картину внутреннего созерцания – более меланхоличную и ностальгическую.

Из беседы Паустовского с Левицким:

«…В юности Бунин и Блок действовали [на меня] даже сильнее, чем Чехов. Ещё гимназистом вышел я с рассказом на широкую публику, но в глубине души считал себя поэтом, наивно думая, что раз стихи ближе мне, чем что бы то ни было другое в искусстве, в них-то и моё предназначение. Бунин мне нравился и прозой, и стихами своими. В этих стихах находил я совпадение с тем, что сам видел и чувствовал, и поражался этому. А ведь о чём эти стихи были? Ничего особенного вроде бы. То, что наизусть знаю. И с такой точностью, что диву даёшься. Блок нравился совершенно другим. Тем, что в его стихах загадочность, таинственность, “мир, закутанный в цветной туман”, – какая-то особая заманчивость. Бунин нравился мне законченностью, Блок – недосказанностью. <…> Писал я стихи, писал и решил послать их одному из любимых поэтов. А вот когда набрался нахальства показать стихи, выбрал не Блока, а Бунина. Почему на нём, а не на Блоке остановился? Бог его знает, – наверное, он мне доступнее показался. А может быть, шестым чувством догадывался, что мне на роду написано прозаиком быть, и хотел твёрдо увериться, что же мне писать – стихи или прозу»53.

В качестве строгого судьи своих стихотворных творений Паустовский рассматривал не только Бунина и Блока, но и поэта Георгия Шенгели и даже автора стихотворения в прозе – «Песня о Буревестнике» – Максима Горького. И всё же выбор в пользу Бунина перевесил.

В своё время Александр Твардовский, тонко чувствовавший палитру художественного мастерства того или иного автора, давая оценку влияния творчества Бунина на литераторов середины XX века, весьма критично и содержательно отметит:

«Однако в русской литературе им (Буниным. – О. Т.) проложен куда более чёткий и глубокий след, чем Андр[еевым] или Куприным, и отпечаток его на культуре письма русской прозы XX века несомненен (Шолохов, Пауст[овский], молодые, Солженицын!). Вообще в русской литературе после Бунина стало невозможно серьёзно заявить о себе, пройдя мимо его достижений (реализм “деталей” – уровень знания жизни в подробностях, язык)»54.

Но если говорить о начале творческой биографии Паустовского, стоит отметить, что в одной из своей относительно поздней автобиографии, датированной 1948 годом, Константин Георгиевич указал год начала своей литературной деятельности как 1924-й, тем самым как бы открестившись от всего того, что было им создано ранее, словно и не было первых публикаций в киевских журналах, написанных стихотворений, работы в одесских газетах на рубеже начала 1920-х годов, «кавказского»