Читать книгу - "Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий"

в согласии с фактами Е.В. Тарле подчёркивал, что Наполеон стремился очистить Европу от «гнили» феодализма, и не случайно народные массы Франции «в самые критичные моменты» 1814–1815 гг. поддерживали его режим, сознавая, что он для них «выгоднее, чем затхлое дворянски-феодальное старьё, которое везли к ним фургоны, следовавшие за армиями союзников»[2174]. Английский историк Чарльз Исдейл констатирует очевидное: феодальные коалиции, осилив Наполеона, «повернули часы истории назад к 1789 г.», «после 1815 г. наступил период абсолютистской реакции»[2175]. Таков же вывод другого авторитетного англичанина Рональда Делдерфилда. «Именно их усилия, — пишет он об Александре I и его партнёрах по коалициям 1813–1815 гг., — задержали социальное и политическое развитие Европы на два, а то и на четыре поколения»[2176].

Что же получили народы Европы в результате победы феодальных монархов над Наполеоном? Освободив их от наполеоновского диктата, от Кодекса Наполеона, отменявшего крепостное право, инквизицию, социальные барьеры, победители подмяли их под ярмо феодализма с крепостным правом (как в России и ряде германских государств), инквизицией (в Испании, Португалии, Папской области) и прочими «свободами». Чтобы закрепить и увековечить это ярмо, они и создали Священный союз, инициатором и главой которого стал Александр I — этот, по меткому определению В.О. Ключевского, «караульный часовой чужих престолов против народов»[2177]. Союз не только восстановил в Европе старые, дореволюционные, феодальные режимы, но, поскольку они вызвали у народов всеобщее отторжение, взялся давить любые и в любом месте ростки новой антифеодальной революции. Один из столпов Священного союза К.В.Л. Меттерних прямо говорил: «В Европе есть только одна проблема — революция»[2178].

Однако решить эту проблему феодальные монархи так и не могли. Реставрация феодальной «гнили» повлекла за собой буквально шквал — затянувшийся более чем на четверть века — восстаний и революций: 1820 г. — в Испании, Португалии, Неаполе; 1821 — в Пьемонте и Греции; 1830 — во Франции, Бельгии, Польше; 1834 — вновь в Испании; 1836 — в Португалии; 1848–1849 гг. — во Франции, Австрии, Пруссии, Венгрии, Саксонии, Бадене, Вюртемберге, Сицилии, Сардинии, Ломбардии, Венеции и др. Добавлю к этому перечню восстание декабристов в России 1825 г.[2179] В конечном итоге Священный союз политически обанкротился и уже к середине 1830-х годов, что называется, приказал долго жить…

В одном из рубаи великого учёного и поэта раннего Средневековья Омара Хайяма сказано:

Если все государства, вблизи и вдали,

Покорённые, будут валяться в пыли,

Ты не станешь, великий владыка, бессмертным.

Твой удел невелик: три аршина земли[2180].

Можно сказать, что Наполеон и жизнью своей, и смертью опроверг эту максиму. Бессмертными стали его дела, причём не только в памяти народов, но и в реальности их бытия — прошлого, настоящего и будущего (имею в виду не только его Гражданский кодекс, но и современные нормы государственной и военной службы, структуру органов власти, памятники всестороннего благоустройства, образования, валюты, знаков отличия и т.д.). Бессмертна слава Наполеона как «властителя наших дум» (так назвал его Пушкин)[2181]. Виктор Гюго справедливо писал о нём в разное время:

Сей странный человек как будто опьянил

Собой историю и славой ослепил <…>

И Тацит бы ослеп, глядя на пламень славы

Твоей, Наполеон![2182]

К бессмертной славе Наполеона как универсального гения (правителя, законодателя, полководца, мыслителя) его враги добавили — не подумав об этом заблаговременно! — ореол мученика, что ещё более возвысило его в сознании людей. «Моей репутации, — говорил об этом Наполеон, — недоставало только несчастья. Я носил императорскую корону Франции, железную корону Италии, а теперь Англия увенчала меня ещё одной, более великой и почётной — той, что носил Спаситель, — терновой»[2183]. О терновом венце Наполеона очень выразительно, хотя и с преувеличенным, но понятным, а главное, для большинства людей оправданным пафосом, сказал А.К. Дживелегов: «У него была своя Голгофа — Святая Елена; у него были свои Иуды без числа, начиная с Талейрана и Бернадота и кончая Мармоном и Ожеро; у него был свой палач, лютый и свирепый, как сорок тысяч палачей испанской инквизиции, — Хадсон Лоу»[2184].

Что касается распространённой доныне критики Наполеона (зачастую в формах срамословия и проклятий), то она никогда не теряла и сохраняет теперь две очень характерные для неё специфические особенности. Одну из них подметил ещё русский офицер-артиллерист, герой Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов русской армии 1813–1815 гг. И.Т. Радожицкий: «…большая часть черни — писателей бранили его без милосердия и лаяли на него, как моська Крылова на слона <…> между тем полководцы, министры и законодатели перенимали у него систему войны, политики и даже форму государственного правления. Он был врагом всех неучей Европы, <…> но он был гений войны и политики; гению подражали, а врага ненавидели»[2185]. Другую особенность критических высказываний о Наполеоне, а именно пиетет к личности императора даже при жёстком осуждении его идей и деяний особо подчеркнул Генрих Гейне. В свойственной ему саркастической манере он так отозвался о наиболее ярых хулителях Наполеона: «Они поносят его, но всегда с известной почтительностью: когда правою рукою они кидают в него дерьмо, левая тянется к шляпе»[2186].

Впрочем, истинно великие умы обычно без оговорок ставили Наполеона как «зиждителя истории» — при всех его плюсах и минусах — на почётное (как правило, на первое) место среди великих. Всемирно знаменитый представитель державы, которая устроила для Наполеона на краю света Голгофу, Уинстон Черчилль говорил о нём убеждённо: «В мире не было ничего более великого»[2187]. А выдающийся немецкий мыслитель (философ, историк, социолог) Освальд Шпенглер в главном из своих трудов «Закат Европы» историко-философски конкретизировал аналогичное мнение: «Жизнь Наполеона была чудовищной работой — не для себя, не для Франции, а для будущего вообще»[2188]. Очень показателен и такой малоизвестный факт: «До Мао Цзэ-дуна в Пекине существовала статуя Наполеона, которого все считали божеством. У ног его благоговейно зажигали палочки ладана»[2189].

Однажды, на высоте своего величия и могущества, Наполеон сказал близким к нему лицам: «Я хочу, чтобы меня любили 500 миллионов людей»[2190]. Теперь его любят, наверное, миллиарды людей, но и ненавидят, пожалуй, миллионы и миллионы — любят и ненавидят, по выражению его современника Алессандро Мандзони, как

Предмет безмерной зависти

И жалости безмерной,

Предмет вражды неистовой,