Читать книгу - "Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой - Джулия Л. Микенберг"

На улице русская революционерка – явно в чуждой стихии. Она куда-то торопится в своей узкой черной саржевой юбке (с карманами, неизбежно набитыми литературой), в коротком черном жакете и меховой шапочке; без корсета, сгорбленная, с волосами, вначале заплетенными, а потом приколотыми к затылку; с сосредоточенным видом, словно она очень волнуется, как бы не пропустить проезд царя и метнуть в него бомбу. Чтобы раскрыть все свои качества, ей нужно попасть в тюрьму[140].

Описания Струнской намекают на то, что русские революционные идеалы служили не только образцом романтической любви, но в некоторых случаях и ее заменой.

Сама Брешковская, хотя ее почти всегда представляли как «бабушку», в молодости испытала обычную любовь, но оставила мужа, а потом и ребенка, чтобы всецело отдаться революции. Таким образом, ее вскользь брошенное замечание в адрес Хелены Дадли, Элис Стоун Блэкуэлл и Эллен Гейтс Старр – «вы, три девственницы, которые целиком посвятили себя миру и ничего не попросили взамен», – наводит на мысль, что любовные желания некоторых женщин сублимировались в страсть к революции. Однако у всех перечисленных женщин были длительные романы с другими женщинами. Нетрадиционные любовные отношения – от гетеросексуальных союзов, вписывавшихся в рамки представлений о «свободной любви», до однополых связей – часто сопутствовали приверженности общественным преобразованиям и – шире – сочувствию русской революции[141].

Пока Брешковская жила в ссылке в Киренском уезде Иркутской губернии, ее поддерживала – и материально, и морально – доброта и щедрая помощь ее американских друзей. Изабель Бэрроуз возложила на себя задачу: ежемесячно собирать и пересылать средства в объеме, разрешаемом властями. Но после кончины одной из жертвовательниц Бэрроуз, уже немолодая, с тревогой задумалась о том, что если умрет она сама, то помогать Брешковской будет уже некому. И она написала Мэри Хиллиард, директору Вестовера – элитной школы для девочек в Коннектикуте. Она поведала ей историю жизни Брешковской и спросила, не пожелают ли девочки помогать ссыльной революционерке. Так ученицы Вестоверской школы взяли «шефство» над террористкой, известной как «бабушка русской революции». Благодарность Бэрроуз не знала границ. Она написала Хиллиард:

Их безотчетное влияние будет простираться от Вестовера в далекие русские просторы, в ледяную Сибирь, и будет нести свет, тепло и радость не только Бабушке, но и всем ссыльным, которые с ней знакомы. Они раскрывают блокноты – и вот они уже соприкасаются с международными интересами[142].

Откликаясь на щедрость друзей (и незнакомцев), Брешковская присылала длинные, вдумчивые письма, полные советов о том, как прожить осмысленную, насыщенную жизнь. Своим «юным друзьям и товарищам» из Вестовера она писала:

Всю свою жизнь я стремилась служить другим людям, потому что понимала, что нет в нашем мире ничего более возвышенного, более прекрасного, чем человеческая душа. Ее можно исковеркать, она может пойти по ложному пути, свернуть в дурную сторону, проходя через жизненные трудности, но если верно подойти к ней, но если опекать ее с раннего детства, то можно вывести ее к самой цели: наш ум и наши чувства способны воспарить к самым высям божественного духа[143].

В декабре 1913 года, используя средства, полученные от американских друзей, Брешковская предприняла попытку побега, которая почти увенчалась успехом. Поменявшись одеждой с одним политзаключенным, Брешковская пять дней ехала через тундру. Но в нескольких километрах от границы ее поймали, перевезли в еще более глухое место и установили над ней очень строгий надзор.

Американцы продолжали проводить встречи для оказания помощи Брешковской и осаждать царских чиновников прошениями о смягчении ее участи. Их сочувствие и всепрощение распространялись и на других русских изгнанников и революционеров. Бывшую бомбистку Марию Суклову очень тепло принимали в Халл-хаусе и в сеттльменте на Генри-стрит. Грейс Эбботт, основоположница борьбы за права детей, позднее вспоминала:

После одного из наших долгих споров за обеденным столом в Халл-хаусе сибирячка [Суклова] рассмеялась и сказала: «Я давно не попадала в такую душевную обстановку – с тех пор, как впервые оказалась в кругу террористов».

В конце концов Мейбл Бэрроуз Масси, дочь Изабель Бэрроуз, нашла для Сукловой уютное пристанище в Кротоне-на-Гудзоне, и она жила там до тех пор, пока большевистская революция не завлекла ее обратно в Россию[144].

В 1915 году пропагандистское турне по США совершила русская феминистка Александра Коллонтай: она хотела поддержать Ленина и большевиков и убедить американцев не встревать в войну, которая к тому времени охватила многие страны Европы. «Победа воюющих государств не принесет ровным счетом ничего простому народу страны-победительницы», – утверждала она. Как и Брешковская, Коллонтай родилась в русской дворянской семье, но связала свою судьбу с революционерами. Она представляла другую политическую группировку; впрочем, у обеих женщин имелось много общих поклонников. Коллонтай объехала 81 американский город и выступала на немецком, французском и русском языках. Организацией встреч чаще всего занималась социалистическая партия. Коллонтай не только агитировала против войны – она затрагивала и феминистские темы. В речи, отрывки из которой перепечатали многие газеты – от Daily Ardmoreite в Ардморе (штат Оклахома) до Bismarck Tribune (Северная Дакота), – она назвала материнство «не только частной привилегий, но и общественным долгом, выполнение которого должно подстраховывать государство». Как и Грейс Эбботт, Джулия Латроп и другие реформаторы, выступавшие за охрану прав детей, Коллонтай выступала за выплату пособий матерям, за учреждение яслей, за законодательный запрет детского труда и другие усовершенствования в сфере охраны материнства и детства. Положительные отзывы о деятельности Коллонтай со стороны Детского бюро впоследствии были использованы против американского движения за права детей[145].

Благая весть революции

В феврале 1917 года, когда революция в России наконец свершилась, американцы и американки, годами восхищавшиеся разными революционерами и поддерживавшие их, возликовали. Лиллиан Уолд написала Элис Стоун Блэкуэлл:

Радуюсь вместе с вами новости столь чудесной, что не верится в ее правдивость. Из Нью-Йорка только что получено известие о том, что Дума распорядилась создать комитет для сопровождения Бабушки в Петроград[146].

Пока Брешковская ехала на санях из Минусинска (в Енисейской губернии) до ближайшей станции Транссибирской железной дороги и позже, уже в поезде, ее неоднократно просили выступить. Когда она приехала в Петроград, ее спецвагон ломился от букетов, подаренных поклонниками. На вокзале ее встретили оглушительными рукоплесканиями и представили собравшейся толпе как «вдохновительницу русской революции». Брешковскую поселили в Зимнем дворце и дали ей должность во Временном совете Российской республики. Она с радостью праздновала победу революции и заявляла: «Если мы все стремимся к свободе и равенству, то какие между нами могут быть разногласия? О чем нам спорить?»[147] Как вскоре выяснится, и разногласий, и споров возникло множество.

Сборник «Бабушка русской революции: воспоминания и письма Екатерины Брешковской», составленный и выпущенный Элис Стоун Блэкуэлл в ноябре 1917 года, заканчивался словами, которые Брешковская адресовала однажды американскому другу:

Мы должны возвышать души людей, действуя на них собственным примером, и давать им представление о более чистой жизни, знакомя их с образцами высокой нравственности и высокими идеалами; взывать к их лучшим чувствам и стойким принципам. Мы должны говорить правду, не боясь огорчить наших слушателей, и должны быть всегда готовыми подтвердить свои слова делами[148].

Время выхода книги, составленной Стоун Блэкуэлл, намекало на связи Брешковской с совершившейся в итоге русской революцией, но на самом деле она относилась с откровенной враждебностью к большевикам, чей авторитаризм и репрессивные методы отталкивали склонных к демократии (хотя тоже не брезгавших насилием) эсеров.