Читать книгу - "Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн"

class="p1">— Зайдем к Антону Диамантиди, — предложил Илья Давидович. — Здесь его контора.

Вошли в подворотню, попали в полутемный дворик, свернули в какой-то каменный карман, несколько ступенек вверх, столько же вниз, освещено днем. В конторе, где создаются миллионы, меня любезно встретил Диамантиди, познакомил с представительными джентльменами Эбергардом и Торнтоном. Все надлежаще выбриты, задумчиво серьезны, разговор отрывисто-краткий, деловой.

Илья Давидович:

— Погрузились?

Диамантиди:

— Кончаем через 28 минут.

Илья Давидович:

— Сколько?

— 3250 тонн.

Я млел от уважения к этим явно видным крупным дельцам.

— Вот, Лев Филиппович, — сказал любезно Илья Давидович, — не хотите ли прокатиться в Италию, когда в следующий рейс пойдет наш пароход?

Значит, у них есть пароход! Боже мой, банки, текстиль, «Англо-Азиатик»[540], рейсы… А я, провинциальнейший русский адвокат, беспокоился, чем буду жить, чем займусь… Ясно, что приткнусь к какому-нибудь делу, ибо и терпентин[541] на что-нибудь нужен!

Пошли все завтракать в ресторан под большим домом. Колоссальный подвал залит электричеством, несколько сот человек наскоро питались. Наша компания не торопилась. Эбергард и Торнтон основательно пили, Илья Давидович пил мало, был как всегда серьезен, изредка обменивался с Антоном Диамантиди деловыми фразами. Когда уходили, Эбергард отвинтил набалдашник своей палки и, к моему удивлению, лакей налил в палку (она же бутылка) виски. Какие оригиналы в Англии.

После завтрака мы поехали в «наш банк», где Илья Давидович состоял членом правления. В большом кабинете в большом кресле восседал крошечный Витольд Чаманский — воробей на колокольне собора. Гальперн озабоченно-деловито заходил в кабинет, не задерживался долго — ответственной работы, видно, много. Из банка поехали в текстиль. Там нас принял представительный тихий господин, по виду «лукавый царедворец». Илья Давидович дал какие-то указания, заглянул в какую-то торговую книгу, и мы покатили в контору «Англо-Азиатик». Во всех этих учреждениях Илья Давидович состоял в правлении. Мне стало ясно, почему он дома молчит, почему ищет отдыха в кино и почему читает страшеннейшие и запутаннейшие детективные романы. Наработавшись в Сити, набегавшись с раннего утра до вечера, утомленный головоломными ответственными делами — необходимо отдыхать и отдыхать до следующего утра.

В конце сентября переехали в Лондон, где ближе присмотрелся к жизни Женички и ее семьи. Я плохо спал ночью, засыпал под утро, почему не видел Илью Давидовича. Женичка уезжала часто по своим делам. Детки жили растительной жизнью. Прислуга топталась в небольшом доме, Софья Ефремовна и я много гуляли, осматривали Лондон.

Знакомствами наши похвалиться не могли. Приходили бывшие русские помощники присяжных поверенных Историк и Кругляк. Физиономии аховые, особенно Историка. Оба они, видно, протестовали против войны России с Германией и ушли обходными путями в Англию. Кругляк обслуживал в Лондоне сухопутных пиратов, грабивших Россию, братьев Шалит[542], Эттингона и других. Историк обрабатывал палестинских евреев. Ребята преуспевали. Илья Давидович пренебрежительно относился к этим знакомым, дерзил им, часто говорил:

— Ничего вы не понимаете!

Они улыбались снисходительно, хорошо ели и пили. Бывал известный в России темный делец Мало с бедовой женой. Познакомились с неким Кара, по виду человек неважный, морда подозрительная, отрекомендовали его «биржевик», но вернее «биржевой заяц»[543]. Захаживал доктор Гавронский, родственник Ильи Давидовича. Женичка со вздохом сказала:

— Хороший доктор и человек хороший, но гибнет вследствие страсти к картам.

С особым почетом принимали некоего Хаскеля (вернее, Хацкель) с женой. Банкир, богач, влиятельный человек, по словам Ильи Давидовича.

Потянулись однообразные дни на чужбине. Отсутствие занятий, к которым привык в течение многих лет, полная бездеятельность, незнание языка и явная невозможность чем-либо заняться побудили меня, посоветовавшись с Софьей Ефремовной, поговорить с Ильей Давидовичем, что вскоре выполнил. Оставляю подробности разговора. Илья Давидович спросил:

— Что же вы думаете делать?

Ответил, что решил ехать в Берлин, где в то время проживала большая русская колония и много адвокатов. Присмотрюсь к местной жизни и, надеюсь, найду занятие.

Илья Давидович:

— Вы в беседе с Чаманским указывали на крайнюю необходимость изменить деловую политику вновь открытых банков беженцами-капиталистами, ибо занятие «шанжем»[544] и биржей поведут к гибели вложенных капиталов. Вы говорили о необходимости создать товарные операции и указали, какие именно соответствуют текущему времени и состоянию рынка. Я согласен с вами и не прочь, если хотите, заняться, субсидировать ваши начинания. Поселитесь в Данциге, там ведется большой товарооборот. Посылайте мне сюда товары для комиссионной продажи, в деньгах нужды не будет. Разработайте план дела, пригласите хорошего сотрудника на месте, и заведем большое дело.

Этот разговор меня окрылил. Купцом я не был, но банковые товарные операции знал и был уверен, что с некоторыми товарами, цены которых не подвержены большим падениям, можно будет создать комиссионное дело, если найду хорошего компаньона.

Встретили новый год с тою же незатейливою компаниею. Манерничала жена Кругляка, типичная провинциальная «дрянькокет». Было невесело и незанимательно. Пожили мы еще недолго в Лондоне и в конце января поехали в Берлин, где надеялся найти знакомых и подумать о возможности оборудовать выше намеченное дело. Распрощались нежно с Женичкой и детками. Думали, что летом непременно свидимся. Илья Давидович вручил мне перевод на 100 фунтов, что в то время представляло приличную сумму в Германии, и еще раз повторил насчет дела.

В Берлине устроились в пансион. Скоро встретил моего бывшего секретаря Миндлина, ставшего видным купцом в России, и крупного промышленника, моего хорошего знакомого Унанова[545]. Обрадовался встрече и посвятил Миндлина в «мое начинание». Окрылился и он, зажегся и предложил Унанову купить партию чая Высоцкого на хороших условиях. Унанов покупает 10 000 фунтов чая в упаковке с фирмой, вносит авансом 40 процентов стоимости, уплачивает провоз и пошлину. Чай поступает на мое имя, и Унанов выкупает чай в течение трех месяцев партиями не менее 2000 фунтов. Сейчас [же] написал Илье Давидовичу доклад, указал на выгодность сделки и отсутствие риска, просил срочно ответить, приемлема ли эта сделка. Унанов просил запросить о возможности отправить в Лондон из Риги яйца и мед.

Прошло дней десять — ответа нет. Шлю второе письмо — молчание. По просьбе Унанова телеграфирую — не отвечает. Пишу Женичке, что беспокоюсь, благополучно ли у них и почему не отвечает дорогой Ильюша. Ответила Женичка:

— Ильюша такой оригинал и рассеянный! Он может не прочесть письма, засунуть его в карман и забыть. Он тебя очень полюбил и уверен, что найдет дело. Не торопись, папочка, поживи, отдохни после всего перенесенного в России.

А я подумал, что Илье Давидовичу не понравилось предложение и, как человек занятый большими делами, [он] не счел нужным заниматься пустяками. Женичка писала нам часто, посылала «объятия Ильюши», о делах ни слова, замолчал и я. Стал тихо жить, встретил знакомых