Читать книгу - "Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос"

И второе. Был на этой кафедре, где господствовал Е. К., преподаватель Дмитрий Иванович, он уже умер давно, приличный человек и умница. Я уже упоминал его. В не задолго до моего появления завершившейся многолетней тяжелой и грязной войне он-то лично бился на стороне проигравших, на стороне диалектической идиотской логики, разгромленной в очень серьезной степени именно силами Е. К., который, естественно, за это Дмитрия Ивановича как личного врага ненавидел и со свету сживал (вы могли бы удержаться? И поверженного врага простить? Дайте мне попытку). Невиданное дело, проработав преподавателем в МГУ едва ли не двадцать лет, Дмитрий Иванович умер, так и не защитившись. И Е. К. с объяснимой, но не нужной жестокостью при каждом удобном случае пинал и гнобил по старой недоброй памяти Дмитрия Ивановича. Не буду приводить другие примеры, но Войшвилло приходил принимать, когда сдавали группы Дмитрия Ивановича, и тяжко громил их.

Однажды он ошибся. Из двадцати двух сдававших студентов поставил один «хор», четыре «уд», а всю остальную группу безжалостно завалил.

Приболевший преподаватель в ужасе звонит Е. К.

— Евгений Казимирович, за что же вы так кроваво покрошили мою группу?

— А разве это группа не Дмитрия Ивановича?

Конфуз!

Нас принимали в огромной аудитории. Две группы одновременно. Наша и как раз Дмитрия Ивановича. Е. К. сидел рядом с ним и старался завалить, Дмитрий Иванович в совершенно неравной борьбе старался отстоять своих.

Я с теплотой вспоминаю Дмитрия Ивановича, хотя жизнь его на кафедре после поражения его команды была несладкой. Откровенно горькой. Его не уважали и демонстрировали это неуважение при секретарях, аспирантах, студентах. Он не сопротивлялся, но, может быть, именно поэтому так рано, не старым еще, умер.

Ему приписывали логическую эпиграмму против Е. К. Войшвилло. Эта беззубая насмешка была более популярна среди студентов не нашей кафедры. Приведу ее:

Посадили вошь на вилы

И спросили у Войшвиллы:

— Где здесь вошь? И где тут вилы?

И ответило Войшвилло:

— Икс здесь вошь. А игрек — вилы.

В том смысле, что косой крестик икса (х), условно говоря, похож на насекомое, а игрек (у) — на вилку с вывихнутой ручкой.

А наша невинная группа спокойно сдавала своему Юре. Моя очередь. Я вышел и стал не слишком уверенно бекать теоретическую часть. Юра незлобно меня пару раз поймал, дал понять, что «отл» не будет. Выбрал задачки позаковыристей, и я пошел на место их решать. Друзья вопросительно задирают подбородки:

— Ну как?

Рукой с оттопыренными четырьмя пальцами я показываю волну.

Задачи легкие. Я на всякий случай расписал все до конца без пропусков, дождался интервала и пошел. И одновременно со мной к нашему экзаменационному столу переместился Е. К. Объяснимо. Нельзя все время у того стола сидеть, и так все знают, что это жесткий контроль, надо продемонстрировать объективность, много об этом сплетничают.

Подхожу, протягиваю листок:

— Вот задача. Она оказалась неожиданно легкой, вот в этой части я отметил — тавтология, ее можно безболезненно опустить…

Оба насторожились.

— Хорошо, давайте аккуратно, по шагам, — и стал раскручивать дистрибутивности. И каждый раз, на каждой ступени показывал этот тавтологический кусок и отмечал, что он не меняет информации и в любой момент его можно элиминировать.

Вот и ответ.

— Ну, я сразу сказал, что эту часть по причине тавтологичности можно было вычеркнуть и тот же ответ получить практически в один ход. Вот тут я нарисовал сокращенный путь.

Юра вопросительно смотрит на профессора.

— Да, видно, что хорошо решает задачи, понимает. А как у него с теорией?

И тут… Юрий Николаевич был вообще хорошим человеком, интеллигентным, милым, если не считать того, что на партийную должность ушел, а тут проявилось то, в какой стране мы живем.

Нееет! Он не сказал правду, что ответ мой был между тройкой и четверкой, он тоже пожинал плоды неожиданной удачи.

— Блестящий ответ, Евгений Казимирович! Не просто правильный, полный, но то, что можно для первого курса назвать «глубокий ответ». Я собирался ему поставить «отл». Каково ваше мнение?

— Конечно, конечно, по задаче видно, хороший студент, понимающий.

И ко мне:

— Вы не собираетесь специализироваться по логике?

Уже собрался.

Вопросы

Потом мы еще много и часто встречались с Войшвилло, и постепенно я полюбил его. Некто распространял про него слухи, что он дурак, тупица. Но я точно знаю, он не был дураком. Неверно будет сказать, что старание, терпение заменяли ему ум. Нет. Он был определенно умным человеком. Даже остро умным, но не быстро умным. Е. К. относился к породе тугодумов. В споре, даже сугубо логическом, для него профессиональном, он проигрывал быстроговорящим и соображающим фейерверкерам. Но потом, как Ботвинник после домашнего анализа отложенной партии, он находил своего соперника и обидчика, закрывался с ним в аудитории и за час-другой пункт за пунктом разделывал болтуна и этим походил… ну да, конечно, — на бульдога.

Войшвилло запомнил меня. И буквально на следующей сессии, на простеньком зачете спросил:

— Законы природы выполняются всегда, везде, вне зависимости от обстоятельств с необходимостью, неотвратимо. Классики марксизма утверждают, что социальные законы обладают не меньшей неотвратимостью. Получается, что наступление коммунизма столь же неотвратимо, как и следствие любого закона электродинамики.

Это было нечестно. Я всего лишь первокурсник.

Модальности, все эти «случайно», «возможно», «необходимо», «хотелось бы»… мы еще не изучали.

И вообще, что за провокационные вопросы уже сидевшему человеку…

Я не обгадился. Или все же обгадился, но где-то глубоко внутри себя. Как и все люди, я не люблю вопросов, правдивые ответы на которые понижают твой рейтинг и вынуждают врать, изворачиваться.

Я вообще врать не люблю, один из моих любимых афоризмов:

— Правду говорить легко и приятно.

Я знаю, что это называется простодушием или просто глупостью, но врать не люблю. Когда меня вынуждают врать, я чувствую наступление прохиндеизма и ненавижу вымогателя лжи. Что делать? Спросить у Чернышевского!

С одной стороны, я полагал, что Е. К. не хочет завалить меня, а поступает, как иногда делают математики, задавая на авось умненьким новичкам классические неразрешимые проблемы. А вдруг салажонок, не знающий запретов, устами младенца выскажет святую долгожданную истину.

Но ведь это у математиков.

А у нас, гуманитариев, господствует махровый мраксизм, публичное сомнение в котором карается годами лагерей. Я туда больше не хотел. Итак. Или опять в лагерь, прощай университет, или пускаться во все паскудства, прощай