Читать книгу - "Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос"

Оказалось, что уволить меня без согласия Бориса Андреевича Грушина он почему-то не может. Что он Грушину сказал, я уж не знаю, но разрешение уволить он получил, и я был уволен. Закончилось мое участие в становлении советской социологии. Я был чрезвычайно разобижен. Я считал себя абсолютно правым.

Вот работа, дело, вот расценки — заработал, получай, и не важно, кто ты: стахановец, беременная женщина, инвалид или школьник. Я и сейчас так думаю.

Прошло лето, стучатся в мою комнату, мы с Люсей тогда жили уже в самом здании МГУ, зона «В», 964-левая. Открываю, девушка.

— Вы Валерий Родос?

— Ну я!

— Меня послал Борис Андреевич Грушин. Просил извиниться за него. Он вас уволил по наговору Григорянца, а потом все узнал, во всем разобрался, признает вас совершенно правым и просит его простить.

— Ну вот сам бы и пришел.

Между прочим, что бы ни говорили о Ерванте Григорянце, какого бы героя из него ни лепили, меня не переубедишь. Такого понимания равенства, справедливости у хорошего человека быть не может. По одному случаю обобщать нельзя, но у меня нет другой возможности.

Тухлое яйцо чувствуется при первом же укусе.

Дерьмо человек.

В 1969 году, когда я был на четвертом курсе и сдал в «Вопросы философии» мою первую статью, я очень долго ждал решения редко-миссии и еще дольше самого напечатания. Говорят, в Америке более ста или, шутят, даже двухсот философских журналов. В СССР — два. Вот этот самый «Вопросы философии», где даже гонорары платили, и «Философские науки» на разряд пониже и как бы для преподавателей, а не строго научный. Попасть туда, напечататься было не то чтобы трудно, почти невозможно. Предполагаю, что половина провинциальных докторов этих самых квазинаук не только никогда там не печатались, но даже и не пытались. А сколько в северной столице, тогда Ленинграде, докторов-профессоров? Многие сотни. А печатали едва ли одного в номер. А там и столицы всех братских республик, отчеты, руководящие документы, мест нет и не предвидится.

Когда из редакции ушел А. А. Зиновьев, логиков вообще перестали печатать. Скажем, три статьи в год. Оно и понятно, в логике из редакционной коллегии только один Зиновьев и понимал. Моя статья была семантическая, без формул, и я не очень-то представлял себе, кто будет выступать по ней, хвалить или отвергать (мои эмоции от этого заседания в несколько сюрреалистической, гипертрофированной форме описаны мной в рассказе «Заседание редколлегии»). Оказалось — Грушин. Тот самый Борис Андреевич. Одни восторги. Зрелый автор, самостоятельное исследование, исключительно перспективная тема, сумел полностью разобраться, виден мастер.

Думаю, это тоже форма извинения.

ВОЙШВИЛЛО

Кафедра логики

Я вот уже несколько раз писал об элитарности кафедры логики. С какой стороны считать. Марксиды скажут: философия — партийная наука (их любимая присказка), а логика — беспартийная, так в угол ее, на последнее место.

И все-таки аргументы есть: если, а такое случалось, кто-то из старшекурсников-логиков переходил специализироваться на другую кафедру, он там становился лидером. Как минимум лидером, а то и, оттеснив их собственного ленинского стипендиата, — просто первым.

Даже студенты с других кафедр замечали и отмечали: мы изучали всю эту блудословную плесень с ними вместе и сдавали ее никак не хуже их. Зато мы изучали массу предметов вокруг математической логики и семантики, которые потянули бы только самые продвинутые из них. А скорее всего никто.

Кем я был в логике, чего достиг, мы еще поговорим, но не в этом дело. Я искренне благодарен логике за то, что она была, за то, что она оказалась на факультете, что она дала мне пристанище в этом зловонном болоте марксобесия.

Евгений Казимирович Войшвилло

Кто-то сказал, что он в юности был боксером, занимался боксом. А что? Похож! Невысокого роста, плотненький, голова большая, твердая, лысая, глубоко в плечах и немножко вперед. Еще ручки бы повыше, левую сюда, другую локтем печень прикрывать, и можно сказать — в стойке.

Войшвилло был не только на боксера похож, но немного и на собаку породы боксер. А уж хватка у него научная была совсем бульдожья.

Евгений Казимирович читал общий курс логики для всего потока первого курса философского факультета МГУ.

Стоял он обычно в пол-оборота к доске, обращенный тремя четвертями своей тыльной стороны к аудитории, в одной, правой, руке у него был мел, а в другой, оставшейся — левой, — тряпка, и он ритмично и попеременно по-боксерски этими орудиями труда пользовался. Правой рукой пишет нечто невоспроизводимое и непонятное или просто точку ставит, мел так и сыплется, зато левой тут же все накаляканное стирает.

На других лекциях другие профессора тоже читали что-то не вполне понятное, все ж таки не хухры-мухры — Московский университет, но хоть слова были знакомые и интонации как у комментаторов на демонстрации. А Е. К.: конъюнкции, кванторы, импликации, дизъюнкции, и по несколько раз за одну лекцию и на протяжении многих лекций объяснял, что «Москва» — это субъект, а не предикат ни в коем случае. Или наоборот, я уже точно не помню.

Специализация

После первой же сессии я решил специализироваться по логике. Вышло это так.

Логические задачки на конъюнктивные и дизъюнктивные нормальные формы были похожи на задачи из школьной алгебры и получались у меня хорошо, на спор быстрее всех на курсе, а с теорией, всякими определениями и формулировками дело обстояло куда похуже.

Поскольку это моя книжка, а вовсе не суд и меня не будут судить за дачу ложных показаний, то дело было в том, что со времени окончания нормальной дневной школы, где я, кстати, в последние годы тоже безобразно учился, прошло непростых для меня семь лет. Судимости, аресты, тюрьмы, не дай Бог никому, физическая работа, и я полностью разучился учиться. Мне не то чтобы нелегко, а невозможно было заставить себя сесть и учить, зазубривать, задалбливать. Основную идею я обычно схватывал быстро, угадывал на лету, но точные формулировки, дурацкие цитаты наизусть были просто непосильны.

Логики я, конечно, совершенно не боялся, но и не учил. Преподаватель, который вел у нас семинары, Юрий Николаевич, потом ушел из университета на высокие и хорошо оплачиваемые харчи в партийном аппарате, меня знал и признавал. По ходу семинара на меня можно было положиться, я и задачу мог любую решить, и объяснить ее решение не хуже его самого. Я был уверен, что он меня не завалит,