Читать книгу - "Первопонятия. Ключи к культурному коду - Михаил Наумович Эпштейн"

прочли – столько жизней и прожили! Книги переселяются в читателей, множат их личности и судьбы. После чтения чувствуешь какой-то гул, вошедший в твою тишину, веянье и отголосок иной жизни, вдруг пересекшейся с твоей. Литература – множитель миров, населенных воображаемыми двойниками: благодаря им ты оказываешься в многоголосом мироздании, вмещаешь все времена, характеры, судьбы. Родовая особенность человека в том, что, с одной стороны, он более индивидуален, более отличается от своих собратьев по биологическому виду, а с другой стороны, более универсален. Он обитает во многих мирах, и независимо от того, верна ли физическая гипотеза о множестве параллельных вселенных, она постоянно подтверждается литературой. Человек сочиняет истории и делится ими с другими, потому что ему тесно внутри своей истории, он существо многомировое.

«Мадам Бовари – это я», – сказал Флобер. Намеренно или нечаянно он повторил утверждение Людовика ХIV: «Государство – это я». Но какая разница! Государства Людовика давно уже нет, а каждый читатель романа «Мадам Бовари» может воскликнуть вместе с автором: «Эмма – это я». И даже перенести это чувство на самого автора по закону тождества: «Флобер – это я». Флобер господствует над всеми мирами и неисчислимыми душами читателей, где вместе с Эммой Бовари поселился и он, ее создатель.

Заслуги читателей перед литературой

Кризис литературы может наступить из-за нехватки читающих в условиях, когда пишущих становится все больше. Общественное призвание читателя – все более редкое и героическое. Искусство чтения – чистое «искусство для искусства» – сходит на нет по мере того, как растут технические возможности и социальные амбиции каждого сделаться автором. Если раньше один писатель мог рассчитывать на внимание тысяч читателей, то вскоре может оказаться, что тысячи писателей борются за внимание лишь нескольких десятков читателей. По-настоящему бескорыстных, то есть читающих из любви к чтению, а не в обмен на то, чтобы их писания тоже читали. И тогда литература схлопнется в себя. Культура как коммуникативная система разрушается диктатурой выражения над восприятием, предложения над спросом. Нужно сделать позицию «потребителя» столь же привлекательной, социально и эстетически значимой, как и позицию «производителя».

Как же поощрять романтиков и авантюристов чтения? Учредить почетное звание «Читатель-герой». Пусть писатели и издатели, осознав свои общие интересы, совместно учредят премию «За читательские заслуги перед литературой». Читателям должна присуждаться Нобелевская премия по литературе, ведь литература – общее дело писателя и читателя. Все почести до сих пор доставались только творцам: писателям, режиссерам, актерам, композиторам, исполнителям; но ведь вся их деятельность совершенно бессмысленна без тех, кому она предназначена. Среди читателей, зрителей и слушателей тоже есть свои гении, крупные таланты, а также середнячки и бездари. Гениальный писатель может быть бездарным читателем, и, наоборот, гений чтения не всегда способен написать хоть одну яркую строку. Между этими двумя способностями: художественным выражением и художественным восприятием – нет прямой корреляции. И поэтому «восприниматели» столь же важны для искусства, как и «выразители»; они заслуживают самостоятельного признания, поощрений и, быть может, даже табеля о рангах. Есть читатели высших рангов, способные воспринимать в текстах даже больше того, что писатели стремились в них вложить. И как мера продуктивности писателя мерится не только количеством, но и качеством написанного, так есть и читатели, глотающие по книге в день, и читатели, которые пригубливают и смакуют каждую строчку, как глоток драгоценного вина.

Чтение и жизнь

Известны величайшие писатели мира – а кто величайшие читатели? У кого брать уроки читательского мастерства? Нам интересно, в каких обстоятельствах рождалась та или иная известная строка, – а в каких обстоятельствах она читалась? Переворачивала жизнь? Как откликаются разные строки в жизни тех или иных читателей? Как они влюбляются, идут на войну, совершают подвиги и открытия под воздействием тех или иных страниц?

Кто-то прочитал у Пастернака («В больнице»), как смертельно больной обращается к Богу:

Ты держишь меня, как изделье,

И прячешь, как перстень, в футляр…

и вдруг перестает бояться смерти. Идет на смелый поступок, который может стоить ему жизни. И побеждает. Не написавший ни одного стиха, он, конечно, великий читатель. Он прострочил чужими строками свою жизнь.

А вот пара влюбленных. Он решил: надо уехать. Его ждет важное дело. Последнее свидание. Еле сдерживают слезы. Раскрывают томик Мандельштама «Tristia»:

Кто может знать при слове – расставанье,

Какая нам разлука предстоит?

И все становится ясным. Он не может уехать. Строки спасают любовь, а может быть, и создают новую жизнь.

И это только отдельные строки. Тем более целое произведение может определять личность и судьбу! Кто-то бредит лермонтовским «Выхожу один я на дорогу…» – и всю жизнь так и бредет одиноко по своей дороге, упрямо повторяя: «Уж не жду от жизни ничего я…» А кого-то совратил Печорин, и он пускается в экзистенциальный флирт и опасные эксперименты. Ему уже за сорок, а он все еще Печорин, надолго переживший своего литературного прототипа.

Мы сами не подозреваем, до какой степени книги творят нас. Может быть, именно в этом второй, обширнейший смысл латинского изречения: «Книги имеют свою судьбу». Судьба книги – это судьбы ее читателей. Кстати, полное изречение Теренциана Мавра таково: «Pro captu lectoris habent dua fata libelli»: «Книги имеют свою судьбу смотря по тому, как их принимает читатель». В нашем сознании раздается неумолчный говор цикад – цитат из всего прочитанного. Если мы совершаем необъяснимые для себя поступки и ищем, кто же нас подтолкнул к ним, – оглянувшись, мы часто можем заметить скромно удаляющуюся фигуру писателя. Кто виноват? Ну конечно Пушкин – все те, кто непрерывно кроят и перекраивают читательскую жизнь, как в старину парки пряли нити судеб. Все наши мысли и поступки пронизаны отзвуками литературных сюжетов, лирических признаний, драматических столкновений.

А с кем еще нам себя соразмерять? О ком мы знаем так много, как о Пьере Безухове или Дмитрии Карамазове, Анне Карениной или Сонечке Мармеладовой? О самых близких и то не знаем половины того, что знаем о каком-нибудь ничтожном Акакии Акакиевиче. В том и дело писателей – создавать для наших жизней всеобъемлющую резонансную среду, где мы можем угадывать свои прообразы, спорить с ними, воплощать их и перевоплощать собой. Уж на что своевольный был юноша Володя Ульянов, а кем бы он стал, если бы в один несчастный день его не перепахала одна далеко не лучшая русская книга (роман «Что делать?»)? А с ним – и всю страну, весь ХХ век.