Читать книгу - "Иван Грозный. Начало пути. Очерки русской истории 30–40-х годов XVI века - Виталий Викторович Пенской"

не подданные существуют для монархов, но монархи для подданных…» (выделено нами. – В. П.). И только тот монарх воистину царствует, который правит для народного счастья, – был убежден Карамзин (правда, при этом он не стал уточнять, о каком именно народе идет речь)[84].

Выяснив главные черты политического идеала Н.М. Карамзина, существенные для нашего дальнейшего повествования, снова обратимся к мнению В.О. Ключевского. Выбранный Карамзиным метод историописания неизбежно вел к тому, что, как отмечал мэтр, «лишенные исторической обстановки (весьма любопытное замечание. – В. П.), действующие лица у Карамзина окружены особой нравственной атмосферой: это – отвлеченные понятия долга, чести, добра, зла, страсти, порока, добродетели. Речи и поступки действующих лиц у Карамзина внушаются этими понятиями и ими же измеряются…» (выделено нами. – В. П. При этом, еще раз подчеркнем этот момент, «последний летописец» оценивал деяния своих персонажей, исходя из идеальных моральных установок своего времени, эпохи позднего Просвещения, что, несомненно, нужно учитывать при анализе его текста. – В. П.). В итоге, продолжал Ключевский, Карамзина «занимало не общество с его строением и складом, а человек с его личными качествами и случайностями личной жизни (выделено нами. – В. П.); он следил в прошедшем не за накоплением средств материального и духовного существования человечества и не за работой сил, вырабатывающих эти средства, а за проявлениями нравственной силы и красоты в индивидуальных образах или массовых движениях…». Естественным следствием такого подхода было, что «Карамзин не заглядывает за исторические кулисы, не следит за исторической связью причин и следствий, даже как будто неясно представляет себе, из действия каких исторических сил слагается исторический процесс и как они действуют». Впрочем, это для Карамзина и не важно – если речь идет о драме, то важна другая цель, и она в его «Истории» непременно достигается. «Нравственная правда выдерживается старательно: порок обыкновенно наказывается, – продолжает Ключевский анализировать особенности карамзинской исторической методологии, – по крайней мере, всегда строго осуждается, страсть сама себя разрушает и т. п.»[85]

Завершая свою зарисовку относительно карамзинской «Истории», Ключевский подытоживал: «Цель труда Карамзина морально-эстетическая: сделать из русской истории изящное назидание… Поэтому у него события – картины, исторические деятели либо образцы мудрости и добродетели, либо примеры обратного качества». Более того, продолжает Ключевский, «назидательная тенденция побуждает рисовать явления с поучительной стороны, а как источники не дают для того материала, то восполнять их психологической выразительностью». Для этого необходимо реконструировать психологический портрет исторического персонажа, но поскольку Карамзин «этого и не пытался сделать, то его психология – просто подсказывание историческому лицу своих собственных чувств и мыслей»[86] (выделено нами. – В. П.).

В выделенных нами фрагментах цитаты выдающегося отечественного историка кроется секрет небывалой популярности сочинения Карамзина. «Изящное назидание», классическая трагедия, в которой ее герои мыслят, действуют и изъясняются в рамках классического, хорошо понятного литературного и драматургического канона, но в то же время на хорошем, доступном и вместе с тем «изящном» русском языке, что делает героев исторической драмы ближе и понятнее читателям. «Новый литературный язык – новая историография; живой язык письма – существенная причина того, что Карамзин был обречен на успех!» – подчеркивал Н.Я. Эйдельман[87].

Но и это еще не все. Не подданные существуют для монарха, но монархи для подданных – эти слова, актуально звучавшие в 1802 г., когда еще памятны были столичному свету «ужасы» павловского царствования, как нельзя более были актуальны тогда, когда появился на свет IX, «грозненский», том «Истории» Карамзина – во времена «аракчеевщины». И первые же строки этого тома, те самые, которые объявляли о намерении писателя приступить «к описанию ужасной перемены в душе царя и в судьбе царства» и ответить на вопрос, как «государь, любимый, обожаемый, мог с такой высоты блага, счастия славы, низвергнуться в бездну ужасов тиранства?»[88], точно так же соответствовали настроениям немалой части просвещенного русского общества того времени, времени, когда «дней александровых прекрасное начало» осталось в далеком прошлом. Да и могло ли тогдашнее общество не воспринять главную идею IX тома – идею, которая выражена в следующих словах историка: «Изверги вне законов, вне правил и вероятностей раз-судка: сии ужасные метеоры, сии блудящие огни страстей необузданных озаряют для нас, в пространстве веков, бездну возможного человеческого разврата, да видя содрогаемся! Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели – и слава времени, когда вооруженный истиной дееписатель может, в правлении самодержавном, выставить на позор такого властителя, да не будет уже впредь ему подобных. Могилы безчувственны; но живые страшатся вечного проклятия в Истории, которая, не исправляя злодеев, предупреждает иногда злодейства, всегда возможные, ибо страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования, веля уму безмолвствовать или рабским гласом оправдывать свои изступления…»[89]

Однако вернемся обратно в начало XIX в. и продолжим наше повествование. Как было показано выше, в первые годы нового столетия у Карамзина уже сложилась в общем виде система взглядов на то, для чего существует история и как следует ее писать, чтобы она оказалась востребована в обществе (не будем забывать, что к тому времени он уже был достаточно опытным и известным литератором и журналистом). Между тем, пока будущий «последний летописец» отрабатывал свою историческую доктрину, и в России, и в мире происходили важные перемены. Император Павел I скоропостижно скончался от апоплексического удара (хотя истинные причины его смерти в столице, да и не только в ней, ни для кого не были секретом), началось и быстро подошло к концу «дней Александровых прекрасное начало», Российская империя вступила в эпоху Наполеоновских войн, которые, вслед за действительно Великой французской Революцией до основания потрясли старую Европу. Одним из следствий всех этих бурных событий стало пробуждение национализма, и русского в том числе. «Итак, в 1800-х годах ощутима… та общественная национальная потребность, – писал в этой связи Н.Я. Эйдельман, – которая, конечно, не в один день развилась: потребность исторически осмыслить самих себя, свое место в родной и мировой истории, свое будущее, которое существует уже сегодня и требует, чтобы его разглядели»[90]. Потребность была налицо, за предыдущие десятилетия были сделаны первые опыты написания целостной русской истории, проделана определенная работа по поиску и публикации источников – актовых материалов и летописей. Нужен был не только историк, способный обобщить итоги проделанной предшественниками работы, но и литератор, который сумел бы на литературном, доступном широкому кругу русских читателей, языке изложить современное, отвечающее запросам читающего общества, видение истории России. Карамзин и стал волей случая этим человеком,