Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский"

коллекционеру (собиравшему, подобно М. К., живопись начала ХХ в.). Рецензия оказалась благоприятной. Позднее, когда книга уже была набрана, редакция, желая перестраховаться, отправляет ее на просмотр В. Г. Базанову, успешно выступавшему в те годы на новом для него поприще декабристоведения, – и тот написал, по выражению М. К., «суперлятивный отзыв» (письмо к В. Ю. Крупянской от 30 июля 1951 г.). Одновременно редакция отправляет корректуру третьему рецензенту, чей отзыв, несмотря на ряд частных замечаний, также оказался одобрительным[14].

В сентябре 1951 г., получив от издательства вторую корректуру рукописи, М. К. принимается за именной указатель; работает помногу, лихорадочно. «Он буквально переселился в Бестужевых, стал скверно и мало спать, – сетовала Л. В. – Даже во сне мозг у него не отдыхал, потому что он продолжал и во сне работать и составлять Указатель» (письмо Л. В. к В. Ю. Крупянской от 21 сентября 1951 г.).

В итоге указатель разросся: объем его превысил пять печатных листов.

Книга была подписана к печати 17 сентября 1951 г. и затем отправилась в типографию. Оглядываясь на осенние месяцы 1951 г., Л. В. писала Крупянской 25 ноября, что все это время М. К. работал «с увлечением и страстью»: «Все эти месяцы он ведь просто не жил, а горел…»

Как создавались «Воспоминания Бестужевых» и в чем заключалась их новизна? Подробный ответ на этот вопрос содержится в письме М. К. к В. Ю. Крупянской – она была первой, кому он отправил экземпляр вышедшей книги (письмо от 11 декабря 1951 г.):

Отвечаю на Ваши вопросы:

1) Почему мало опубликовано писем?

Дело в том, что переписка Бестужевых огромна; очень много напечатано, много в рукописном виде. Перегружать книгу не хотелось. Я решил ограничиться только такими письмами, к<ото>рые наиболее тесно связаны с мемуарами. Поэтому я взял одно письмо (раннее) Михаила, являющееся прямым дополнением к его рассказу, и затем два цикла: письмо к Семевскому целиком и основные письма к Баскакову[15]. Отрывок из письма Першину-Караксарскому[16], пожалуй, не следовало включать в основной текст: его нужно было просто ввести в примечание, но уж очень ярок этот кусок; жаль было его не подчеркнуть. А Вам этот кусочек понравился?

Брать же из других циклов отдельные, наиболее интересные, письма было бы пенкоснимательством, – и я на это не пошел.

Письма же Петра печатаются впервые и почти все. Получилось ценное дополнение к тому, что известно. Петр, по существу, впервые так выпукло предстает пред читателем.

2) Письмо Александра к Николаю I – выпало бы из плана книги, – тем более, что у меня в центре Николай и Михаил, а не Ал<ександ>р, которому нужно бы посвятить особую книгу.

3) Отрывки из показаний – было бы ни то, ни сё. А целиком перепечатывать допросные материалы – опять вело бы к перегрузке. Меня бы упрекали, что я известными, недавно напечатанными материалами загружаю книгу.

Ваши замечания о романтизме и реализме в Бестужевском творчестве очень интересны; о них поговорим при встрече. Но учтите пока одно: речь идет о революционном романтизме, а потому риторика вовсе не является ее обязательным атрибутом. А то, что при чтении Ник<олая> Бестужева Вы вспомнили Пушкина, – не удивительно. Пушкин вырос из той же почвы, развивался в той же атмосфере революционного романтизма. Но Ник<олай> Бестужев все же близок и к своему брату, т. е. Марлинскому, с методами к<ото>рого он, правда, боролся; против них он возражал; но родство между ними немалое (не в мемуарах, а других произведениях Н. Бестужева). Не забывайте, что я о многом не говорил и не мог этого делать. Я ограничил себя анализом мемуаров, – все остальное привлечено было исключительно как материал для раскрытия этой стороны. Поэтому я совсем оставил в стороне вопрос о прочих лит<ературны>х произведениях Николая. А о Марлинском и говорить нечего: такой темы нельзя касаться вскользь. А я и так вместо 3‑х листов по договору написал 6.

Написано было даже около 7, но последние дни я очень много выправил, сжал и, главное, снял несколько интересных страниц, о чем жалею.

Мне было очень приятно прочесть, что Вам понравилось место, где я расшифровываю формулу А<лександ>ра Бестужева о состоянии и задачах современной литературы. Мне и самому это место очень нравится. Нравится мне еще страничка, где я сопоставляю мемуары Б<естужевы>х с «Былым и Думами» и гетевским «Dichtung und Wahrheit».

Последняя глава очень скомкана. Я уже выбился из сил; уже срок статьи подошел, нужно было во что бы то ни стало кончать. И пришлось пойти на некий литературный эффект, – честно признаюсь. Но эффект этот не ради эффекта как такового. Сближение, к<ото>рым я закончил[17], для меня вполне органично. Так оценили эту часть и мои первые, мои личные рецензенты: Б. М. Эйхенбаум и А. Л. Дымшиц. Вы удивлены: какие разные читатели, вернее, критики. Но первому я дал на суд, т<ак> ск<азать>, литературный, а второму – на политический. Их суждениям, оценке и критическим замечаниям я очень много обязан[18].

К тому времени, как М. К. писал это длинное письмо, он получил уже несколько откликов на книгу. «Сердечно поздравляю Вас с выходом „Воспоминаний Бестужевых“, – писал ему И. С. Зильберштейн 3 ноября. – Том производит блестящее впечатление» (61–37; 24). Восторженный отзыв прислал Ю. Г. Оксман. «„Ученые мои друзья“, как Вы пишете, очень одобряют мою книгу, – радостно сообщал М. К. в приведенном выше письме к В. Ю. Крупянской. – Ю. Г. прислал такой отзыв, что ежели бы 1/100 оказалась в печати, я был бы счастлив[19]. <…> В общем же он считает, что книга написана на самом высоком уровне исторической и литературоведческой мысли. Снимаю дружеское пристрастие на 50% – и то остается много. Боюсь, что читать о своей книге я буду иное».

«Иное» не заставило себя ждать. В сентябрьской книжке «Нового мира» появился отзыв за подписью М. Д. Марич, упрекавшей М. К. в невнимании к патриотическим высказываниям Александра Бестужева и его братьев, недооценке их «непримиримости к рабскому низкопоклонству перед зарубежной „модой“» и т. п. Декабризм – это «наше русское явление», утверждалось в рецензии, тогда как «некоторые положения и формулировки, содержащиеся в научном аппарате сборника, невольно воскрешают преодоленные советской исторической наукой концепции так называемых „западных влияний“, якобы породивших собой декабристское движение»[20].

Тенденциозная «новомирская» рецензия вызвала соответственную реакцию. «Прочитал в 9<-м> номере „Нового мира“ рецензию на Ваше ценнейшее издание воспоминаний Бестужевых. Бездарная, пресная, дамская болтовня, а не рецензия», – так