Читать книгу - "Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов"

материалов, сегодня преобладает более осторожная позиция: «Стремление царизма к сепаратному миру вызывает сомнения, хотя кое-какие попытки зондажа с российской стороны имели место. Во всяком случае, оно было несравнимо с той активностью, с которой Германия добивалась выхода России из войны. Германофильство Александры Федоровны было мифом, хотя и получившим серьезное распространение»[1302].

Кто же выступал источником подобных мифов? Самые неожиданные силы — от русской аристократии до немецкого Генштаба. Историк с выраженными монархическими симпатиями Виктор Кобылин уверен: «Все слухи о, якобы, каких-то «изменнических» действиях правительства, направлении политики Государыней, Распутиным и Вырубовой распространялись этими же предателями и преступниками, которыми руководили тайные организации и заинтересованные в развале России иностранцы. Причем все эти разлагатели делились на две неравные части — умных и сознательных врагов Исторической России и на одураченных и не «чрезвычайно умных», очень мягко выражаясь, русских людей. Ко второй категории, более многочисленной, относились представители нашего столичного света и, к сожалению, члены Императорской Фамилии»[1303].

Постоянным источником такой информации выступали сами немцы, либо сознательно сея рознь в российское общество и элиту, либо (в случае с зондажом возможности сепаратного мира) выдавая желаемое за действительное. В 1916 году на фронте распространялись вражеские листовки с изображением кайзера, опирающегося на германский народ, и русского царя, облокотившегося на половой орган Распутина[1304]. И не случайно, когда оппозиция перейдет уже к прямому штурму царской власти, она в качестве главного аргумента будет цитировать… германские и австрийские газеты.

Внутри России спецслужбы в качестве основного источника слухов об императрице и Распутине уверенно называли Гучкова и его круг (Коновалов предлагал любые деньги за «сенсационные материалы» Иллиодора), но не только. В одном сообщении Московского охранного отделения можно прочесть: «Быть может, никто, — даже самые невоздержанные революционеры в своих прокламациях, не причинили столько зла, не содействовали в столь ужасной степени падению престижа верховной власти, очернению особы монарха, как все то, что рассказывал чуть ли не на всех улицах и перекрестках о причинах своего ухода бывший обер-прокурор св. синода Самарин. Подробности о той роли, какую играет в государственной жизни переживаемого момента пресловутый «старец» Распутин, были тяжелыми ударами и оскорблениями не только государя императора, но — в особенности — государыни императрицы Александры Федоровны»[1305]. Бывшие министры считали за доблесть представить себя жертвами Распутина и поделиться свежими подробностями из первых рук. А министров действующих оценивали по одному критерию: подавал ли он Распутину руку. Наумов был немало озадачен вдруг проснувшимися вниманием и любовью к нему со стороны прогрессивной общественности после того, как он принял Друга в приемной, не впустив в кабинет. Все последующие дни «ко мне являлись не только отдельные лица, но целые депутации от общественных организаций, даже от некоторых думских партийных группировок… Я получал в том же духе составленные груды письменных приветствий. С утра до вечера раздавались нескончаемые телефонные восхваления, как будто я совершил героический подвиг, проявил необычайное гражданское мужество»[1306]. Распутин ограничился репликой, что Наумов «барин».

Нельзя, однако, не отметить и весомейший вклад правоконсервативных общественных деятелей, того же Пуришкевича, которые охотно поддерживали версию об измене и открыто ненавидели не только Распутина, но императрицу. Большая часть скандальных историй о Распутине появилась не столько в либеральной, сколько в черносотенной печати.

Осенью 1916 года темы измены императрицы, правительства и засилья распутинщины не просто доминировали, они были едва ли не единственными обсуждаемыми в столицах. «Распутин, Распутин, Распутин — рефреном звучало со всех сторон; его ошибки, его скандальное поведение, его мистическая власть, — вспоминала Мария Павловна. — Его власть была огромной; она обволакивала наш мир, заслоняя солнце. Как могло такое жалкое, ничтожное существо отбрасывать такую громадную тень? Это сводило с ума, это было необъяснимо, непостижимо, невероятно… Люди устали от жертв и от войны. Русский патриотизм, носящий абстрактный характер, не выдержал напряжения. Для многих Распутин служил оправданием их собственного бессилия»[1307]. Заслуженная или незаслуженная «слава» Распутина, достигая чудовищных размеров, стала важнейшим инструментом разрушения династии. Куда более важным, чем призывы к свержению «проклятого самодержавия», которые на народ не сильно действовали. Родившаяся в великосветских салонах сплетня была с восторгом подхвачена радикальной оппозицией. Александра — изменница и шпионка, любовница пьяного мужика и изменника — Распутина. Николай — дурак, пьяница и тряпка, который все это терпит. Армия, которая за все это платит своей кровью. Лозунг — одновременно патриотический и антимонархический — был найден!

Настроение столиц не только не ослабляло влияние Александры Федоровны на мужа, а наоборот, только усиливало. Николай, ощущавший себя в растущей изоляции, уставший от докучливых и интригующих родственников, министров, депутатов, все больше испытывал доверие только к супруге. Она знала обо всех обвинениях в ее адрес. И не просто переживала, что сказывалось на ее здоровье и внешнем виде. «Я был поражен болезненным видом Императрицы, — подметил обедавший с ней Петр Врангель. — Она значительно осунулась за последние два месяца, что я ее не видел. Ясно выступали красные пятна на лице. Особенно поразило меня болезненное и как бы отсутствующее выражение ее глаз»[1308]. Царица прекрасно видела политические последствия предпринимаемой против нее и Николая кампании.

Пригласив на аудиенцию директора департамента полиции Васильева, она просила его «учитывать, что может начаться революция, и каждый должен представлять, что следует делать в таком случае». Васильев отвечал, что «революция совершенно невозможна в России. Конечно, есть среди населения определенное нервное напряжение из-за продолжающейся войны и тяжелого бремени, которое она вызвала, но народ доверяет Царю и не думает о восстании».

«Я тоже так думаю, — очень тихо сказала императрица, — я хочу надеяться, что так и будет»[1309]. Ее надежды не сбылись.

1 ноября 1916 года революция началась.

Глава 10

НА ШТУРМ ВЛАСТИ

Глупость человеческая безгранична, всесильна, и весьма возможно, что мы так и докатимся до всеобщего разорения и катаклизма!

Александр Бенуа,

1 января 1917 года

Детали заговоров, которые вели к Крушению России, не так просто проследить. Если о подготовке Октябрьской революции мы знаем самые мельчайшие детали, то о Февральской — лишь отрывочные данные. И это объяснимо. Творцы Октября гордились своим главным детищем и все мало-мальски к нему причастные (и даже не причастные) делились обширными воспоминаниями о своем участии в этом событии, а затем тысячи советских историков на протяжении десятилетий анализировали и описывали «Великую Социалистическую революцию». Творцы Февраля, напротив, имели мало причин признавать свою причастность к событию, которое привело к крушению государства, гибели или