Читать книгу - "Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров - Митрополит Иларион"

православию, раздался голос официальной, казенной Церкви, и она покрыла себя несмываемым позором <…> Официальная Церковь оказалась постыдно бессильной. Вдруг обнаружилось, что нет силы и жизни Духа в синодальной Церкви. Зверская расправа архиепископа Никона над афонскими монахами, отдание схимников, проживших на Афоне по 30 и 40 лет, на растерзание войскам и полиции, обнаруживает небывалое падение Церкви, последнее ее унижение. Любят иногда кричать о том, что Церковь угнетена государством. Но епископы сами же призывают государственную власть к насилиям во имя своих целей, они в тысячу раз хуже солдат и городовых <…> После изуверской расправы над несчастными монахами был разгромлен Афон, древний оплот православия, и св. Синод решил, что русская и константинопольская Церкви уничтожили ересь. Изувеченные монахи остались вещественными доказательствами победы синодальной истины над еретическим заблуждением[1644].

Публикации архиепископа Антония (Храповицкого) в «Русском иноке» Бердяев называет «площадной бранью, достойной извозчика, а не князя Церкви», а действия архиепископа Никона на Афоне считает следствием его бессилия кого-либо в чем-либо убедить без помощи штыков. Во всем конфликте Бердяев усматривает противостояние, с одной стороны, людей живого религиозного опыта, напряженной духовной жизни, принадлежащих к мистической традиции, с другой — епископов, пропитанных утилитаризмом, не способных вникать в глубокие мистические вопросы, ненавидящих всякую жизнь и всякое движение[1645]. Афонскую смуту Бердяев использует в качестве повода для критики «синодальной Церкви» — критики, переходящей в прямой призыв к расколу:

Вечное обращение синодальной Церкви к силе государственного оружия есть откровенное признание в том, что ее православие бессильно, неубедительно и не соблазнительно <…> Врата адовы давно уже одолели синодальную Церковь, как одолели и Церковь папскую. А это значит, что синодальная Церковь не есть подлинная Церковь Христова, которой не одолеют врата адовы. Трагедия именеславства изобличает ложь официальной церковности, отсутствие в ней Духа Христова <…> В синодальной Церкви паралич перешел уже в омертвение, она выделяет трупный яд и отравляет им духовную жизнь русского народа. Все, что есть в русском народе живого, духовного, ищущего божественной правды и божественной жизни, должно уйти из этой церкви разложения и гниения[1646].

Бердяев не скрывает того, что имяславие само по себе его совершенно не интересует: книгу Булатовича он считает «построенной на мертвом авторитете текстов, а не на духовной жизни, не на мистическом опыте». Имяславие вызывает его поддержку постольку, поскольку оно может служить катализатором дезинтеграционных процессов внутри «синодальной Церкви». «Если именеславская „ересь“ вызовет раскол в Церкви, то этому можно только радоваться», — восклицает Бердяев[1647].

Н. А. Бердяев.

Портрет работы А. Ракузина

Статья Бердяева, как и многие его позднейшие публикации на религиозные темы, обнаруживает редкое для мыслителя такого масштаба смешение понятий. Так например, требование смирения и послушания церковной власти он считает заведомо антихристианской идеей, «орудием диавола, самоохранением зла, обезоруживанием в борьбе со злом». Смирению и покорности он противопоставляет «мистику»[1648], которая в его понимании включает в себя и теософию, и штейнерианство, и толстовство, и «добротолюбовство», и сектантство разных толков[1649]. С годами взгляды Бердяева сделаются более умеренными, в эмиграции он станет регулярным прихожанином православных храмов (и даже откроет свой собственный домовый храм в Кламаре под Парижем), однако так до конца и не откажется от сочувствия всему тому, что еще в 1913 году он включал в понятия «христианского имманентизма», «религии любви и свободы»[1650].

Не удивительно, что номер газеты «Русская молва», содержавший статью Бердяева, был на следующий же день после публикации статьи арестован и конфискован[1651], а Бердяев вместе с редактором газеты Л. Лушниковым привлечен к уголовной ответственности по статье о богохульстве (статья 73 Уголовного уложения): Бердяева и Лушникова обвинили в том, что они распространяли сочинение, «содержавшее в себе заведомо для них поношение Церкви и ее Догматов»[1652]. Впрочем, судебное разбирательство откладывали из-за начала военных действий, а после революции дело было прекращено. «Если бы революции не было, то я был бы не в Париже, а в Сибири, на вечном поселении», — писал Бердяев много лет спустя[1653].

Вслед за Бердяевым на афонские события откликнулся в уже упоминавшейся нами статье в «Русской мысли» С. Н. Булгаков. Он обвинил церковную власть в том, что она сначала «вместо содействия выяснению вопроса прибегла <…> к излюбленному приему зажимания ртов», отдав обсуждение вопроса на откуп архиепископу Антонию (Храповицкому), «сразу обругавшему новое движение без всякого разбора и даже знакомства с ним и тем подлившему масла в огонь»[1654], а потом подвергла имяславцев физической расправе при участии архиепископа Никона. Реакция Булгакова на афонскую миссию Никона была однозначно негативной:

Краска стыда, негодования, горя, обиды за Церковь появляется на лице при мысли об этой экспедиции и о той печальной роли, до которой допустил себя православный архиепископ, не устранившийся от морального соучастия в гнусной расправе с афонскими иноками. Эта экспедиция с полным единодушием была осуждена всеми независимыми органами печати, правой и левой, православной и неправославной <…> Вместо мудрой терпимости и благожелательности церковная власть проявила ревнивое властолюбие, ради которого вырваны и растоптаны пробивающиеся ростки церковной жизни, и притом где же? — на святой горе, искони почитавшейся святынею православия, как «удел Пресвятой Богородицы». Своими действиями Синод как будто хочет довершить давно уже происходящий разрыв нравственной связи между ним и церковным народом, и, конечно, самоубийственным для него является это расселение по городам и весям российским афонских «исповедников», вкусивших сладости архипастырского жезла. Этот разрыв может не чувствоваться, пока церковная власть прикрыта оградой государства, но это обнаружится тотчас же, как только, по воле судеб, разрушится эта ограда[1655]

Последние слова Булгакова оказались пророческими: как только в 1917 году Церковь лишилась «ограды» со стороны государственной власти, разрыв между ее руководством и церковным народом обнаружился со всей очевидностью.

С. Н. Булгаков. Конец XIX века

Суждения Булгакова относительно сути афонского спора можно назвать достаточно взвешенными. В самом учении об имени Божием Булгаков видит «попытку богословски осмыслить религиозные переживания, бывающие у подвижников при молитве, в особенности молитве Иисусовой, непрестанно повторяемой сначала в уме, а потом в сердце». Речь в споре между имяславцами и их противниками идет, по мнению Булгакова, «о теории молитвы: как понимать реальную действенность молитвы, в которой призыванию имени Божия, стало быть, и самому имени Божию принадлежит основное значение?»[1656]. Булгаков считает, что афонские имяславцы «все-таки прегрешили чрезмерным и преждевременным догматизированием своего учения и, в