Читать книгу - "Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова"

В Ричмонде Шарпийон отозвала меня в сторону и сказала, что отомстит за полученное оскорбление.

– О каком оскорблении вы говорите?

– О вчерашнем, за обедом. Почему вы исключили меня из числа приглашенных?

– Потому что вы обманщица, интриганка и последняя потаскуха.

Вместо того чтобы рассердиться, она расхохоталась.

– Вы смеетесь? Могу напомнить имена тех, кто пользовался вами: лорд Гровенор, лорд Хилл, все, без единого исключения, атташе португальского посольства, Моросини и его венецианцы.

– Достаточно, я не желаю вас слушать.

– А я буду продолжать!

– На вас обращают внимание.

– Именно поэтому я и говорю. Вы не только уличная девка, но еще и мошенница. Где мои векселя?

– Не беспокойтесь, я возвращу их.

Ее уверения нимало меня не утихомирили, и когда за столом она села рядом со мной, я снова возобновил ту же материю. Шарпийон же с нежностью обратилась ко мне, нарочито выставляя это напоказ, чтобы никто из присутствовавших не мог усомниться в моем положении названного любовника, а вернее поставщика денег. И я снова оказался в роли бедного простака, которого обирают и тут же мочатся ему на голову.

После обеда она последовала за мной в сад, и столь успешно, что мы забрели в парк, который, по ее словам, она прекрасно знала. Тем не менее мы оказались в лабиринте, откуда я никак не мог выбраться, хотя уже наступали сумерки.

– Я не в силах сделать ни шагу более. Прошу вас, сударь, посидим здесь хоть немного.

– Не надейтесь снова поймать меня.

– Да кто об этом думает? Я хочу только отдохнуть, если вы позволите.

– Сделайте милость. Но сам я пойду искать выход.

С этими словами я пошел прочь. Однако, проблуждав в разных направлениях, я неизменно оказывался в одном и том же месте – как раз там, где сидела она. Уставший от бегания по лабиринту, я бросился наземь, но именно этого-то она и ожидала и тоже улеглась в самой соблазнительной позе. Несмотря на то что я находился на некотором расстоянии от нее, тем не менее мог видеть все ее скрытые прелести. В конце концов, проклиная самого себя, я поднялся и приблизился к ней.

– Послушайте, забудем обиды и поговорим откровенно. Ведь я люблю вас.

– Прекрасно – откровенность лучше всего. Пора уже кончать эту комедию.

– Я не обманываю вас и готов доказать.

Здесь она протянула свою изящную ручку для похотливых прикосновений.

– Если вы захотите, вашими будут не только векселя, но и все, чем я обладаю.

– Как, здесь, на открытом месте, где нас в любую минуту могут увидеть?

– Уже почти ночь. Уступите мне, умоляю вас!

Мною овладело лихорадочное возбуждение. Я с яростью бросился на нее, но она проворно увернулась и обратилась в бегство. Однако же, подобно сатиру, преследующему нимфу, я в мгновение ока схватил ее обеими руками и повалил на траву.

– Это подло, я буду сопротивляться, и живой вы меня не получите.

Ее слова окончательно лишили меня рассудка, и, вытащив кинжал, я приставил его к ее груди и сказал:

– Если вы не уступите моим желаниям, можете считать себя мертвой.

– В таком случае, сударь, делайте что угодно. Но имейте в виду: как только вы удовлетворите свои животные поползновения, я не сдвинусь с этого места, меня будут искать, и я не стану молчать о вашем зверском обращении.

Еще до того как она кончила, рассудок возвратился ко мне. Не говоря ни слова, я вложил оружие в ножны и поспешно удалился. Поверят ли мне? Шарпийон шла следом, помогая отыскать дорогу, а потом, как ни в чем не бывало, взяла меня под руку. Когда мы присоединились к обществу, меня тут же спросили, не болен ли я. Зато на лице Шарпийон не отражалось ни малейшего смятения. По возвращении в Лондон я написал ее матери такую записку:

«Мадам, незамедлительно возвратите мои векселя, иначе я предприму весьма неприятные для вас действия».

Она ответила:

«Я удивлена, сударь, что вы обращаетесь ко мне по поводу векселей, которые сами же передали моей дочери. Она поручила мне сообщить, что возвратит их сразу, как только к вам вернется благоразумие, и с одним непременным условием – никогда не забывать о том уважении, с которым вы обязаны относиться к ней».

Читая это письмо, я чувствовал, как к лицу моему приливает кровь. «Черт возьми, – подумал я, – их нужно научить, как полагается разговаривать с благородным человеком».

Вооружившись карманными пистолетами и приготовив свою трость, коей намеревался погладить обеих дам, а заодно и проломить головы тем мошенникам, которые, находясь подле них, вздумали бы помешать мне, я приблизился к этому вертепу и уже собирался войти, когда приметил парикмахера, который каждый вечер являлся причесывать мадемуазель. Желая произвести сию экзекуцию без посторонних свидетелей, решил я подождать ухода сего куафера. Прошло не менее получаса, он все не выходил. Зато, к великому моему удовольствию, удалились Ростэн и Гумон, оставив за собой незапертую дверь. Я проскользнул внутрь, поднялся к комнате Шарпийон и, войдя, увидел на канапе зверя с двумя спинами, как сказал Шекспир. Нижней частью оного зверя была Шарпийон, а верхней – тот самый парикмахер. При моем появлении зверь разделился надвое, и верхняя половина исчезла, словно тень волшебного фонаря, получив, однако, добрый удар палкой поперек спины. Другая же, сидя на корточках, издавала жалобные крики. В ту же минуту появились тетки, мать, слуги, и все они окружили девицу, которая сразу умолкла. На меня посыпались оскорбления и угрозы. Гнев все больше и больше овладевал мною, и я ответил, что, конечно, уйду, но только прежде воздам должное всем обманывавшим меня мошенникам. С этими словами я вынул пистолеты. Женщины сразу бросились на колени, и этот акт покорности придал моей ярости другое направление: вместо того чтобы ломать руки и ноги подлым бабам, я набросился на их обстановку. Зеркала, фарфор, мебель – все со звоном и грохотом разлеталось под моими ударами. Я высадил окно и сломал свою трость, после чего принялся кидать на улицу стулья. Когда в комнате осталось одно лишь злосчастное канапе, я, обессиленный, опустился на него рядом с Шарпийон, которая была без чувств. Впрочем, она могла и притворяться. Тут явился стражник, чтобы узнать о причине шума, я сунул ему три экю, и это послужило достаточным объяснением. Когда он ушел, я возвратился на канапе и потребовал у старухи векселя.

– Разговаривайте о них с моей дочерью.

Но рядом со мной уже никого не