Читать книгу - "Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников"

Однажды Дмитрий Ефимович Ростовцев, будучи главным судьей одного из первенств страны в пятидесятые годы, решил удлинить трассу скоростного спуска и вывел ее на крутую слаломную гору существенно ниже жилых домиков. Однако она оказалась настолько длинной и трудной, что даже многократный чемпион Союза Александр Филатов не смог пройти ее до конца.

Трасса скоростного спуска в Чимбулаке изобиловала большими и малыми буграми, ее пересекали арыки, создающие дополнительные трамплины, а поскольку трасса была очень скоростная, чему способствовал удивительно скользкий снежный покров, то улетали с этих бугров и трамплинов на много метров. Самыми крупными буграми были так называемый «верблюд» и идущий вслед за ним «ишак». Верблюд, как и полагалось ему, был двугорбый. Секрет его преодоления заключался в том, что нужно было, вылетев с верхнего горба, перелететь на довольно большой высоте ложбину и приземлиться на уходящий вниз скат второго горба «верблюда». В этом случае лыжник имел возможность, выезжая на трамплин «ишака», идущего вслед за «верблюдом», опережающим прыжком (немецкий термин optraken) уменьшить длину полета и приземлиться на его довольно крутом склоне. Но для этого была необходима очень большая скорость. Если скорости не хватало, лыжник втыкался в контруклон нижнего горба «верблюда» и либо падал, либо, если же каким-то чудом удавалось устоять на ногах, то «ишак» выплевывал несчастного метров на сорок вниз по склону и шлепал на почти ровное место, где сила удара при приземлении была настолько сильной, что часто не выдерживали ни лыжи, ни ноги.

Столь сложный рельеф и необычная для нас длина трассы поначалу вызвали у меня чувство оторопи. Казалось, что мне никогда не удастся на полной скорости пройти эту страшную трассу так, как ходили ее на тренировках мастера, члены сборной Союза Виктор Тальянов, Александр Филатов, Сергей Шустов, Талий Монастырев, Геннадий Чертищев, Вячеслав Мельников и другие, приехавшие задолго до нас и полностью освоившие все тонкости трассы. Я чувствовал себя неподготовленным к такому спуску, и единственным утешением для меня было то, что почти все наши ребята-студенты из Москвы тоже ходили по нему довольно неуверенно. Лишь алма-атинские студенты, которых возглавлял Петя Дельвер, привыкшие к своей трассе, спускались по ней наравне с мастерами. Я написал об этом жалостливое письмо отцу и получил от него ответ: «…Про трассу, ее бугры, ямы и арыки я столько всего слышал, что не удивляюсь тому, что в первый день тебя взяла оторопь. Это перед неизвестным, а когда походишь ее, узнаешь, что таят в себе большие скорости, и неизвестное пропадет, и скорость и знакомая реальность уже не пугают. Это как на старте: стоишь, дрожишь, боишься – а поехал – и все прошло. А потом, имей в виду: боятся абсолютно все, вот только виду не показывают, а, наоборот, петушатся, а внутри кошки скребут. И потом еще: чужая скорость кажется больше. Вот мчится кто-то мимо, кажется, я так не решусь, а проедешь с запасом, и вдруг время покажет, что ты ехал быстрее! Сколько раз у меня так бывало».

Как всегда, отец оказался прав. Не прошло и недели, как я уже спускался по трассе скоростного спуска на приличной скорости и улетал с бугров на десятки метров. Но легкость и абсолютная уверенность в себе по-прежнему не приходили. Каждый раз, поднявшись на подъемнике к началу трассы, я чувствовал неприятное чувство страха и, разогнавшись в низкой стойке на верхней, более пологой части горы, перед наиболее сложными участками вынужден был вставать во весь рост, чтобы хоть немного сбросить скорость.

Следует учитывать и состояние снега на спортивных трассах в те далекие годы. Для современных горнолыжников, привыкших к жестким спускам, укатанным ратраками[111], трудно представить себе, каким был склон горы, на котором мы тренировались и проводили соревнования. Ведь после тренировочного дня, когда по трассе скоростного спуска или слалома-гиганта многократно спускались десятки лыжников, на ней оставались глубокие ямы от падений, приземлений после прыжков и просто от поворотов. При этом единственным способом как-то загладить трассу в конце дня был заключительный спуск всех участников «боковым соскальзыванием», от чего ведущие спортсмены старались как можно быстрее отделаться и улетали вниз при первой же возможности. На слаломной трассе ямы от поворотов были еще больше и глубже, и засыпать их можно было только с помощью лопат. Этим нас и заставляли заниматься ежедневно наши тренеры перед уходом домой с тренировки, когда, казалось, ни одна мышца тебе больше не подчиняется, а болит и ломит тело с головы до ног. Это была очень тяжелая работа, и все равно на следующий день ямы появлялись снова. Так что спуски с гор на лыжах во времена моей молодости сильно отличались от современного катания на горнолыжных курортах Австрии, Франции, Италии и Швейцарии. Трасса скоростного спуска оказалась для меня и большинства моих друзей-студентов слишком длинной и трудной, а сроки сбора слишком короткими, чтобы постепенно и планомерно освоить все опасные участки и основательно укрепить ноги. Это видели и наши тренеры. Поэтому заключительные квалификационные соревнования ЦС «Буревестника» было решено проводить только по двум видам: специальному слалому и слалому-гиганту. Я больше всего надеялся на успех в гигантском слаломе, потому что, как и мой отец, лучше чувствовал себя в скоростных дисциплинах. Слалом, с его частыми, резкими поворотами в глубоких ямах-траншеях, которые образовывались на трассе после первых же десяти участников, получался у меня неважно.

Было бы неправильно думать, что все время мы проводили только на лыжах. Честно говоря, после тренировок делать в Чимбулаке было абсолютно нечего, и единственным развлечением была баня в «бочке», которую топили ежедневно, один день для мужчин, другой – для женщин. Вечерами мы лежали на койках, читали, трепались или играли в карты. Ходили в гости к студенткам. Несколько раз я приглашал на вечернюю прогулку одну худенькую и милую девушку из Московского авиационного института, которую, кажется, звали Наташей. После захода солнца сильно холодало, снег скрипел под ногами, и окружающие горы, залитые лунным светом, казались голубыми на фоне почти черного южного неба, усыпанного необычно яркими звездами. Гуляя вокруг наших домиков, мы рассказывали друг другу о своей жизни в Москве, об институтах и о планах на будущее. Мне кажется, она мне тоже симпатизировала, а может быть, ей, как и мне, просто было очень скучно. Во всяком случае, в Москве мы с ней больше не встречались. Но пару раз были и «дни отдыха», когда нас отпускали в Алма-Ату. В один из таких дней мы отправились вниз вдвоем с Юрой Клюевым, намереваясь посмотреть город, сходить в старый