Читать книгу - "Дневник (1918-1919) - Евгений Харлампиевич Чикаленко"

североамериканского военного представительства. Наверное, узнали они об этом от такого же представительства польского, в которое мы сразу сходили, как нам советовали еще в Польше, из-за «куртуазности». От французов приходил к нам какой-то штатский человек, который в совершенстве владел украинским языком и просто просил зайти и удовлетворить любопытство его самого высокого шефа. Но в тот же день забежал к нам какой-то моряк из США и тоже просил непременно побывать у шефа военной миссии, капитана Мак Келли. У французов побывали мы все трое (старшие), а к американцам послали меня одного, потому что не были уверены, что можно будет с американцами всем найти общий язык. Француз, какого-то среднего ранга, не старый еще офицер, очень благодарил за визит и обо всем, о чем только можно было, расспрашивал. Видно было, что благодаря его служащему, который владел украинским языком, он достаточно хорошо разбирался в событиях последних лет. С американцем получилось несколько иначе. Когда я прибыл в назначенное мне место в условленное время, — а это было на какой-то небольшой пристани, — то застал уже там шлюпку со знакомым мне уже моряком и поехал на той шлюпке к какому-то довольно большому военному судну. Когда ввели меня в каюту капитана Мак Келли, — застал я там его с секретаршей-россиянкой, которая должна была быть переводчицей. Выслушав слова моего приветствия, она, к великому моему удивлению, начала капитану переводить на французский язык. Я не выдержал и сразу же сам начал Мак Келли говорить по-французски, что привело его в очень веселое настроение. Он сразу предложил секретарше организовать нам кофе с пирожными и выпроводил ее из каюты в соседнее помещение. Это был выше среднего роста, чернявый, лет не более 35, живой, веселый и благожелательный человек. Судя по его вопросам, у меня создалось впечатление, что он очень мало знал об Украине, и поэтому я, может, и злоупотребил его терпением и многое ему рассказал. Когда кофе был готов, то мы приступили к нему, но секретаршу он снова выпроводил из своего кабинета. Когда уже разговор, а скорее мой монолог, закончился, и кофе был выпит, я стал прощаться. Тогда-то он мне вполголоса сказал, что, по его сведениям, дела Врангеля обстояли на фронте неважно, и что десант, который русские высаживали на Тамань, не удался. Он советовал нам не засиживаться в Севастополе, предложив отвезти нашу делегацию в Констанцу, с которой у него был постоянный контакт. Я поблагодарил сердечно его и сказал, что мы с радостью его предложением воспользуемся, но что еще, собственно, дела не только не закончили, а почему-то и не начали еще, и в связи с этим мы должны побыть еще некоторое время здесь. Разве что уж возникнет необходимость срочного выезда, то мы к нему тогда обратимся. Мак Келли ответил на это, что он со своей стороны известит нас, когда, по его мнению, такая потребность над нами нависнет. На том мы распрощались, и тем же путем добрался я домой, где рассказал своим товарищам о своих впечатлениях и о предупреждении Мак Келли об опасности в случае затягивания нашего визита здесь…

То ли тревожные слухи, то ли какие-то причины, к счастью, в конце концов ускорили ход событий. Кажется, на второй день после моего визита к Мак Келли нам утром сообщил полк. Нога, что с нами хочет увидеться премьер Кривошеин, и он нас должен сейчас к нему повезти. Быстренько собрались и поехали на нескольких извозчиках. Принимал всех нас, конечно, без полк. Ноги, Кривошеин в своем кабинете[95]. Не скажу, чтобы он мне понравился, и видно было, что и мы ему не очень нравились. Но, видимо, обстоятельства или приказ сверху диктовали ему такое обращение, которого он, может быть, вовсе и не желал. Принял он нас официально, сидел за своим письменным столом, а мы вокруг него так, что полк. Литвиненко сидел перед ним через стол. Разговор носил информативный характер. Интересовался нашей армией, ее организацией, родом оружия, вооружением и т.д. Вопросы адресовал Литвиненко, и тот отвечал. Но как! Как оказалось, хоть он и был каким-то счетоводом где-то на сахарном заводе или вроде того до войны, но языка русского почти не знал. По крайней мере, так калечил и так потел, когда нужные слова подыскивал, что меня просто смех и слезы брали. Особенно поразил меня его ответ, когда он, рассказывая о составе артиллерийских отрядов, все время называл пушку «орудией». По-русски пушка — орудие (среднего рода), а Литвиненко называл ее словом женского рода: «Две орудии, четыре орудии» и т.д. С педагогической точки зрения Кривошеин получил хорошую лекцию: он имел возможность убедиться, что русский язык и украинский — таки не одно и то же. Когда он улыбался себе в усы, с неприкрытым юмором, даже переспрашивая Литвиненко повторением его нелепых слов, то меня какие-то судороги брали от сдерживания, чтобы самому не смеяться и никаким проявлением своих переживаний не компрометировать нашего главу делегации. Досада только брала, как не раз перед тем и после того, почему именно его послал Главный Атаман главой, а не Крата…

По сути, визит наш был лишь для того, очевидно, организован, чтобы Кривошеин убедился, что мы не какие-то там махновцы или что-то в этом роде, и нас не стыдно показать их министрам и самому Врангелю. Видимо, несколько слов к диалогу Кривошеина с Литвиненко, добавленные Кратом и мной, создали впечатление такое, что не будет большой компрометацией для правительства «Вооруженных Сил Юга России» с нами вести переговоры официально. Подготовка соответствующих кругов из их окружения в отношении нас и наш визит не попали в какую-то коллизию. Итак, Кривошеин сказал, что ему досадно было так долго задерживать нас, но тому было много причин. Занятость текущими и срочными делами — это самое главное, а второе — то, что и наш визит был для них до некоторой степени неожиданностью. Это был недвусмысленный намек на то, что, мол, кто-то другой инициировал наш приезд, которого они, нынешние влиятельные лица вокруг Врангеля, не так-то уж и желали. Я не выдержал и, может, не совсем дипломатично, заметил, что в наших обстоятельствах, как и в других, может, не все было ясно обдумано, и, конечно, всякие ошибки могут случаться, и если это так, то мы это примем согласно с нашей пословицей: «коли наше не в лад, то мы со своим и назад».

Эти слова задели Кривошеина, и он очень поспешно начал оправдываться и заглаживать свою бестактность. Наконец объявил нам, что